На отмелях

— Да, он очень приятный человек, — рассеянно проронил Лингард, — но иногда он говорит странные вещи. Вчера он, например, спросил, есть ли тут игральные карты, а когда я спросил, — чтобы что-нибудь сказать, — любит ли он карточную игру, он рассказал мне, с этой своей улыбкой, вычитанную им историю об осужденных на смерть узниках, которые перед казнью играли в карты со своими тюремщиками, чтобы скоротать время.

— А вы что сказали?

— Я сказал, что карты, должно быть, есть; Иоргенсон должен знать. Потом спросил, не смотрит ли он на меня, как на тюремщика. Он стал очень жалеть и извиняться, что рассказал этот анекдот.

— Это было жестоко с вашей стороны, капитан Лингард.

— Это у меня вырвалось ненарочно, и мы тут же посмеялись.

Миссис Треверс оперлась о поручень и опустила голову на руки. Каждая поза этой женщины почему-то глубоко действовала на Лингарда. Он вздохнул. Наступила долгая пауза.

— Я очень хотела бы понимать слово в слово то, что говорилось в то утро.

— В то утро? — повторил Лингард. — В какое утро?

— Когда я шла из поселка Белараба во главе процессии, капитан Лингард, под руку с вами. Мне представлялось, что я иду по блестящей сцене в какой-нибудь роскошно поставленной опере, которую зрители смотрят с замиранием. Вы не можете себе представить, каким нереальным все это казалось и как сама себе я казалась выдуманной! Совсем как в опере…

— Понимаю. Одно время я работал на золотых приисках. Иногда нам приходилось наезжать в Мельбурн с набитыми карманами… и я как-то раз попал на одно такое представление. Конечно, оно, должно быть, было не такое пышное, как те, что вам приходилось видеть. Там играли под музыку и все время пели.

; — Каким выдуманным, должно быть, вам все это казалось, — сказала миссис Треверс, не глядя на него, — Вы не помните название этой оперы?

1 — Нет. По правде сказать, я и не интересовался ее названием. Никто из нас.

— Я не буду спрашивать вас о ее содержании. Вам, наверное, оно представлялось сплошной нелепостью. Ведь только в сказках люди постоянно поют.

— Эти люди не всегда пели от радости, — простодушно возразил Лингард. — Впрочем, сказок я не знаю.

— В сказках по большей части рассказывается о принцессах, — тихо проговорила миссис Треверс.

Лингард не расслышал. Он наклонил ухо, но миссис Треверс не смотрела на него, и он не стал просить ее повторить.

— Сказки только для детей, — сказал он. — А эта вещь с музыкой, миссис Треверс, о которой я говорю, была не для детей, уверяю вас. Из всех представлений, что я видел, оно показалось мне самым правдивым. Более правдивым, чем сама жизнь.

Миссис Треверс вспомнила, как пусты бывают оперные либретто, и была несколько тронута такой бесхитростной восприимчивостью. Это походило на то, как если бы изголодавшийся человек стал восхвалять прелести сухой корки хлеба.

— Вы, наверное, забыли себя, когда слушали эту оперу, — заметила она.

— Да, она меня увлекла. Вам, наверное, знакомо это чувство.

— Нет, я даже ребенком не испытывала таких чувств, — сказала миссис Треверс.

Лингарду показалось, что в этих словах зазвучало чувство превосходства. Он слегка нагнул голову. Что она говорила, было для него несущественно. Всего приятнее ему было то, что она не смотрит на него; это давало ему возможность вволю смотреть на линию ее щеки, на ее маленькое ухо, наполовину скрытое колечком тонких волос, на ее открытую шею. Вся ее фигура была непостижимое, поразительное чудо, действовавшее не столько на его глаза, сколько на какую-то другую внутреннюю сторону его «я», не зависящую от его чувств. Ему ни на минуту не приходило в голову, что она далека от него. Неосязаема, может быть, но вовсе не далека. Ее духовная сущность была ему понятна, и лишь ее материальная оболочка вызывала в нем бла гоговейное изумление.

— Нет, — начала опять миссис Треверс. — Я никогда не могла увлекаться историями и забывать о себе. Это не в моей натуре Даже в то утро, на берегу, когда дело касалось меня так близко, я и то не могла забыть себя.

— Вы держали себя превосходно, — сказал Лингард, с улыб кой глядя на ее затылок, на ее уши, на выбившиеся из-под при чески волосы, на уголки ее глаз.

Ее темные ресницы слегка трепетали, и тонкий румянец щек ощущался, скорее, как аромат, чем как цвет.

— Вы одобрили мое поведение.

— Вы вели себя именно так, как надо. Честное слово, они все с ума посходили, когда они поняли, кто вы такая!

— Я должна бы чувствовать себя польщенной. Но я вам признаюсь, что я чувствовала себя тогда, как в маскараде, несколько сердилась и вообще была выбита из колеи. Мне, должно быть, помогало то, что я желала угодить.

— Не могу сказать, чтобы вы им особенно угодили, — сказал Лингард. — Они были, скорее, испуганы.

— Я хотела угодить вам, а не им, — небрежно уронила миссис Треверс.