На отмелях

— Оставьте ключ у себя, — сказал он спокойно, — а когда наступит время, действуйте. Я вас уполномочиваю.

— Мне все-таки хотелось бы знать, в чем тут дело, — снова пробормотал Картер, — и на сколько дней вы оставляете нас, капитан?

Лингард не отвечал. Картер немного подождал и опять заговорил:

— Вы должны сказать, сэр. Мне это надо знать хоть приблизительно. На два-три дня?

Лингард вздрогнул.

— Дня? — повторил он. — Дня? Вы это хотите знать? Два… три дня… что говорил старик… может быть… навсегда.

Это было сказано так тихо, что слышал только один Картер.

— Что вы говорите? — прошептал он.

Лингард кивнул.

— Дожидайтесь, пока можете, а потом уходите, — сказал он тем же еле слышным голосом.

— Куда?

— Куда хотите, в ближайший порт, в любой порт.

— Хорошо. Это, по крайней мере, ясно, — с невозмутимым добродушием заметил молодой человек.

— Я иду, Хассим! — начал Лингард, и малаец медленно склонил голову и не поднимал ее, пока Лингард не кончил говорить. Он не выразил ни удивления, ни какого-либо иного чувства, пока Лингард в сжатых и быстрых словах сообщал ему о своем намерении самолично освободить пленников. Когда Лингард закончил словами:

— И ты должен постараться помочь мне в трудную минуту, раджа Хассим, — он взглянул на него и сказал:

— Хорошо. Ты до сих пор ни о чем меня не просил. — Он улыбнулся своему белому другу. Было что-то лукавое в этой улыбке и еще большая твердость в снова замерших губах.

Иммада сделала шаг вперед. В ее черных расширенных глазах, устремленных на Лингарда, был ужас. Дрожащим голосом, который невольно заронил во всех присутствующих смутную тревогу, она воскликнула:

— Он погибнет, Хассим! Он погибнет один!

— Нет, — сказал Хассим. — Сегодня вечером страхи твои так же напрасны, как и утром. Он не погибнет один.

Ее веки вдруг опустились, и из-под полузакрытых ресниц беззвучно закапали слезы. Лингард нахмурился, и в каждой складке его лба, казалось, зароились мрачные мысли.

— Помни, Хассим, когда я пообещал вернуть тебе твою страну, ты пообещал мне быть другом каждому белому. Другом каждому белому моего народа, навеки!

— У меня хорошая память, туан, — сказал Хассим. — Я еще не стал правителем своей страны, но каждый человек правитель над своим сердцем. Обещания благородного человека живут до тех пор, пока живет он сам.

— Прощайте, — обратился Лингард к миссис Треверс. — Здесь вы будете в безопасности.

Он оглядел всю каюту.

— Я уезжаю, — опять начал он и остановился.

Рука миссис Треверс, слегка опиравшаяся о стол, чуть-чуть задрожала.

— Это ради вас… Да. Только ради вас… И, кажется, не может быть…

Ему казалось, что он прощается со всем миром, что он навеки расстается с самим собой.

Миссис Треверс не проронила ни звука, но Иммада бросилась между ними и вскричала:

— Ты жестокая женщина! Ты гонишь его оттуда, где его сила. Ты бросаешь безумие в его сердце! О, слепая, безжалостная, бесстыдная!

— Иммада, — раздался спокойный голос Хассима.

Никто не шевелился.

— Что она сказала мне? — пролепетала миссис Треверс и повторила еще раз глухим голосом: — Что она сказала?

— Простите ей, — сказал Лингард. — Она боится за меня…

— Это по поводу вашего отъезда? — быстро прервала миссис Треверс.

— Да, из-за этого. И вы должны простить ее.

Он отвернулся, словно в смущении, и вдруг его охватило неудержимое желание еще раз взглянуть на эту женщину. В миг разлуки он охватил ее своим взглядом, словно человек, который держит в руках бесценное, оспариваемое другими, сокровище. Легкий румянец, понемногу заливший лицо миссис Треверс, сообщил ее чертам необычайное и странное оживление.

— Вам грозит опасность? — тревожно спросила она.

— Ничего особенного, — с небрежным жестом отвечал Лингард. — Не стоит об этом думать. Я бывал и не в таких переделках.

Он хлопнул в ладоши и ждал, пока за спиной его не растворилась дверь. I — Стюард, пистолеты.

Мулат, в туфлях и в переднике до самого подбородка, бесшумно заскользил по каюте с таким видом, словно для него присутствующие не существовали.

«Почему у меня так болит сердце? — мысленно спрашивала себя миссис Треверс, смотря на недвижимую фигуру Лингарда. — И сколько времени будет продолжаться эта ноющая боль? Или это навсегда?..»

— Сколько зарядов положить вам, сэр? — спросил стюард, когда Лингард взял у него пистолеты и пробовал курки, положив свежие пистоны.

— На этот раз ничего не надо, стюард.

Мулат подал ему красный шелковый платок, записную книжку, портсигар. Лингард повязал платок вокруг шеи, по-видимому решив одеться так, как он обычно одевался во время экскурсий на берег. Он даже посмотрел, положены ли сигары в портсигар.

— Шляпу, сэр? — спросил мулат.

Лингард нахлобучил шляпу на голову.

— Слушайся эту леди, стюард, пока я не вернусь. Эта каюта ее, слышишь?

Он приготовился идти, но ноги его точно прилипли к полу., - Я еду с вами, — вдруг объявила миссис Треверс непоколебимо-решительным тоном.

Лингард не взглянул на нее, даже не поднял глаз. Он не сказал ничего. И только после того, как Картер воскликнул:

— Это невозможно, миссис Треверс! — Лингард, не двинувшись с места, прошептал про себя: «Конечно».