На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

В ночь на 26 октября 1937 года в квартире № 6 дома № 26 по улице Некрасова в Ленинграде начался обыск. Особенно тщательно осматривался кабинет поэта: письменный стол красного дерева, стеллажи с редкими книгами по русской и французской литературе, искусству, истории, философии. Видимо, не забыли заглянуть и за старинную картину фламандской школы живописи, висевшую на стене. Изъяли: разную переписку и Георгиевский крест № 48225, фотографии и значок за отличную стрельбу, плакат с манифестом Украины 1920 года и иностранную валюту на сумму 1 франк 85 сантимов, знак 148 Царицынского полка 1769 года и серебряные вилочку и ложечку…

Доставленный в тюрьму на Шпалерной, Лившиц сообщил о себе следующие сведения. Родился 25 декабря 1886 года в Одессе, в семье мещан. Окончил юридический факультет Киевского университета. Служил рядовым в 88-м пехотном полку с 1912-го по 1913 год и в 1914 году был на фронте. Ни в каких партиях не состоял. Род занятий – «писатель на дому».

На следующий день арестованный был допрошен. Его обвинили в том, что он является «участником контрреволюционной организации литераторов, проводящей подрывную работу против Соввласти». Лившиц категорически отрицал предъявленное обвинение.

Что происходило дальше – неизвестно. Инквизиторские методы ведения следствия, узаконенные тогдашним руководством страны, достаточно подробно описаны А.И. Солженицыным в «Архипелаге Гулаг» и во многих других источниках: у нас нет никаких оснований надеяться, что поэт избежал их. Подписывая и января 1938 года второй и последний протокол допроса, Бенедикт Лившиц был уже морально сломленным человеком. Этот вывод подтверждает и сам «метод» ведения следственных дел в то время.

Поэт Бенедикт Лившиц. Фотография 1910-х годов

Наивысшую оценку руководства НКВД получали групповые дела с обвинением «шпионаж», «террор» или «диверсия»: осужденные по ним, как правило, подлежали расстрелу. Менее «ценились» дела по «антисоветской агитации и пропаганде» или «вредительству»: в подобных случаях обвиняемые приговаривались к 5 или 10 годам концлагерей. В неформальной иерархии ценностей последнее считалось как бы «недоработкой» следователя: на оперативных совещаниях он подвергался суровой критике и строго предупреждался.

Приступая к следствию, сотрудник определял, кто из группы обвиняемых должен стать основным разоблачителем, при этом учитывались психические и моральные качества человека. Зачастую таковым становился агент (секретный сотрудник, осведомитель). Ему обычно обещали освобождение после суда и имитации расстрела: из уст высоких чинов НКВД это звучало убедительно.

В течение определенного времени заготовлялся так называемый «ключевой протокол допроса», в котором разоблачитель признавал свою руководящую роль в группе, называл ее участников и преступные цели, ставившиеся ею. Этот протокол составлялся на основе двух источников: с одной стороны, использовались тайные донесения (порой того же сексота), с другой – показания арестованного. Готовый документ тщательно корректировался руководящим составом Управления НКВД так, чтобы «комар носа не подточил». Лишь после этого он считался окончательным, и разоблачитель подписывал его. Черновые записи, сделанные на предыдущих допросах, следователь уничтожал.

При составлении и особенно корректировке «ключевого протокола» каждый факт приобретал соответствующую юридическую оценку. К примеру, если обвиняемый говорил, что «у нас состоялась беседа с таким-то», то корректировщик добавлял сюда слово «контрреволюционная». Если речь заходила о литературном произведении, то оно называлось «пасквильным» или «клеветническим». Словосочетание «наша группа» не обходилось без эпитетов «преступная», «враждебная» или «троцкистская». Допускалась произвольная трактовка целых эпизодов: например, критика Сталина расценивалась как «призыв к террору». Следует отметить еще одну особенность: сотрудники стремились не датировать сообщаемые факты «преступной» деятельности, чтобы избежать несогласованности с другими показаниями, да и самим не запутаться. Состав «антисоветской группы» определялся формальным путем: сюда включали как достаточно близких разоблачителю людей, так и тех, кто был намечен к аресту или уже находился в застенках. Принадлежность к одной цеховой организации, в частности к Союзу писателей, значительно облегчала задачу: здесь все более или менее знали друг друга, а некоторые даже жили в одном писательском доме на канале Грибоедова.

«Ключевой протокол» позволял «разоблачить» остальных членов группы. Подавляющее большинство арестованных подписывалось под признательными показаниями: стойкими оказывались единицы.

Бенедикту Лившицу суждено было стать разоблачителем «контрреволюционной группы литераторов» и подписать «ключевой протокол допроса», который публикуется ниже. Для большинства упомянутых в нем литераторов он оказался роковым. Какими методами удалось морально сломить поэта – можно только догадываться.