Имя Николая Олейникова хорошо известно любителям русской поэзии: он был непревзойденным мастером иронического стиха, автором блестящих эпиграмм и пародий. Однако правда о трагической судьбе поэта до сих пор хранилась за семью печатями. Согласно официальным документам, Николай Макарович был арестован органами НКВД в 1937 году и скончался 5 мая 1942 года от «возвратного тифа». В настоящей публикации, подготовленной по материалам архивного уголовного дела № 23 686, впервые рассказывается о последних драматичных днях жизни талантливого русского поэта.
2 июля 1937 года заместитель начальника Ленинградского управления НКВД майор госбезопасности Шапиро-Дайховский подписал постановление на арест «участника контрреволюционной троцкистской организации», проводившего «активную террористическую и вредительскую работу», Николая Макаровича Олейникова.
Летом поэт жил с семьей на даче, но в этот злополучный день приехал по издательским делам и остался ночевать в городе. На рассвете 3 июля за ним пришли.
Обыск мало что дал: записные книжки, разная переписка, литература да две облигации займа второй пятилетки стоимостью по сто рублей – вот и все, что было изъято.
Выходя из дому под конвоем, арестованный неожиданно столкнулся с Ираклием Андрониковым.
– Коля, куда так рано?
«И только тут заметил, что Олейников не один, что по бокам его два типа с винтовками… Николай Макарович оглянулся. Ухмыльнулся. И всё!» [1]. Черная «эмка» понеслась к Большому дому – привычный, наезженный путь. Там, в чистом и светлом кабинете, его дожидался начальник восточного отделения контрразведывательного отдела (КРО) Голуб.
Арестованного сразу же поставили на «конвейер». «Конвейером» назывался длительный непрерывный допрос – до тех пор, пока допрашиваемый не начинал «признаваться» во всех смертных грехах. Поэт Николай Заболоцкий подвергался мучениям четыре дня. Николая Макаровича, по моим подсчетам, пытали 18 суток.
Пётр Слепнев (в июне 1937 года этот молодой рабочий был мобилизован через партком завода имени Молотова в органы государственной безопасности и получил должность помощника оперуполномоченного в восточном отделении КРО) в 1955 году вспоминал:
«Обычно Голуб, давая указание допросить арестованного, говорил, что это шпион или троцкист, и сотрудники, в том числе и я, начинали допрашивать. Если арестованный сам не сознавался в совершённых им преступлениях, то к нему применялась “стойка” или непрерывный допрос со сменяющимися сотрудниками. В результате применения таких мер одни арестованные сознавались, другие продолжали отрицать свою вину.
Кроме того, Голубом с целью получения “признательных показаний” от арестованных применялся такой прием: он обещал арестованного выпустить на свободу, если тот даст правдивые показания о существовании и деятельности той или иной антисоветской организации. Довольно часто арестованные попадались на эту “удочку” и начинали давать показания, зачастую не соответствующие действительности».
Что ж, Голуб был добросовестным учеником своего учителя – начальника КРО Перельмутра, которому непосредственно подчинялся. Допрашивая, тот говорил стереотипную фразу:
«Я знаю, что вы невиновны, но на вас выпал жребий и вы должны подписать этот липовый протокол, в противном случае вас будут бить до тех пор, пока вы не подпишете или не умрете» [2].
Свое дело они делали расчетливо и спокойно. Правда, и озлоблялись, когда встречали отпор: тогда пытки могли продолжаться бесконечно долго. Вплоть до смерти.
Однако в случае с Николаем Олейниковым сотрудники НКВД ничего не добились: он наотрез отказался клеветать на себя и других. Голубу пришлось обозначить дату ареста 20 июля, пометить безрезультатный протокол допроса следующим днем и отправить истерзанного, но не сломленного поэта в камеру.
В чем же обвинялся Николай Макарович?
Незадолго до ареста Олейникова за железными дверями Большого дома оказался его близкий знакомый – заведующий восточным отделом Эрмитажа Дмитрий Петрович Жуков. Не выдержав пыток, 25 июня 1937 года молодой ученый подписал сфальсифицированный протокол, в котором, в частности, говорилось:
«Олейников меня знал с 1929 года и в достаточной мере был осведомлен о том, что в прошлом (с 1927 года) я примыкал к троцкистской оппозиции. В неоднократных разговорах по злободневным политическим вопросам мы оба высказывали резкое недовольство политикой партии по основным принципиальным вопросам: внутрипартийному режиму, темпам индустриализации и коллективизации сельского хозяйства. Олейников заявлял, и я с ним полностью соглашался, что Сталинский ЦК ВКП(б) ведет страну и революцию к катастрофе, и чтобы избежать этого, необходим крутой поворот во всей экономической и политической жизни страны на основе платформы Троцкого.