На палачах крови нет

Теперь наоборот: Гоглидзе говорил о пробравшихся в органы госбезопасности коварных врагах народа Литвине, Геймане и прочих, о пытках, которые применялись к честным, безвинным людям, о расстрелах незаконно осужденных. В зале — тишина. Оглядываются друг на друга сидящие, когда гремят слова Гоглидзе о грядущем возмездии: преступившие закон будут наказаны!

Кто же преступил закон? Кто ставил к стенке невиновных? Вот сидит в первых рядах комендант управления Поликарпов — это он, это он командовал расстрелами! Ему, стало быть, и отвечать.

Вышел из Красного зала Александр Романович — видит: тычут в него пальцами сотрудники, говорят что-то между собой. Опустив голову, прошел мимо.

Как же так? Самохвалов с Альтманом лупили заключенных скрученным электропроводом, Драницьш в лицо плевал от имени комсомола, Гертнер туфелькой давила мужские достоинства… Арестовывали, пытали, издевались… Литвин, сволочь, расстрельные протоколы подписывал, предписания давал… А теперь — отвечай, Александр Романович, за все, что они натворили. Пальцами на него указывают, а у самих под ногтями еще кровь не высохла!

А с другой стороны — это ведь он командовал расстрелами: кровь невинных и на нем есть. Потом: Матвеева и то в тюрьму засадили за то, что всего лишь тысячу человек на тот счет отправил, а у него — ой-ей-ей! — в сорок раз больше.

Тут как раз вызвали в НКВД бывшего надзирателя Федора Куликова. Он рассказал: Поликарпов — потомственный тюремщик, его отец еще при царе здесь служил. Ухмылялись сотрудники: вон-он, оказывается, откуда ниточка тянется.

Пришлось коменданту сознаваться. Прочитал его признания Гоглидзе, черкнул размашисто: «Уволить немедл!»

Страшно, тоскливо стало Поликарпову: не человек он теперь. Нет никакой возможности жить. Нет ему доверия, нет ему прощения. Без вины виноват. И никому ничего не докажешь.

Пришел на работу, разложил документы по стопкам. Проверил ключи, приделал бирочки, чтобы разобрались, от какого замка каждый. Достал чистые листы бумаги, взял фиолетовый карандаш. Написал:

«Начальнику УНКВД ЛО Комиссару гос. без. II рангу т. Гоглидзе.

За весь период моей работы в органах НКВД я честно и преданно выполнял круг своих обязанностей.

Последние два года были особо напряженные по оперативным заданиям.

Тов. Комиссар я ведь не виновен в том что мне давали предписания я их выполнял ведь мое в этом отношении дело исполнительное. И я выполнял и отвечать за это конечно было бы неправильно.

При выполнении приговоров при поступлении малейших заявлений я немедленно доносил спец-сводками не моя вина что оне попадали и не в те руки а вражеския. А я всегда эти сводки передавал Заковскому, Литвину, вроде этими сводками были недовольны, видимо комендантов эту большую полосу надо было подчинить в секретном порядке представителю ЦК ВКП(б) или кому другому ответственному лицу.

И вот теперь когда идут целый ряд разговоров об осуждении невиновных, когда я стал уже замечать что на меня скосо смотрят вроде указывают пальцами, остерегаются вроде недоверяют, будучи и так в очень нервном состоянии, и болезненном у меня язва желудка я совсем морально упал и пришел к выводу, что дальше я работать не могу нигде а здесь еще с укрытием службы моего отца совсем стал морально разбитым не способный к работе я решил уйти сосчитают за малодушие ну что ж не мог вынести…

Тов. Комиссар простите за мое малодушие, поработавши столько конечно я не человек я жил только работой не знал дома.

Моя последняя просьба не обижайте жену, она больная после потери обоих ребят, у нее рак, в служебные дела я ее не посвящал и причин смерти она не знает.

Прощайте».

И поставил подпись. Еще раз огляделся: все ли в порядке. Закрыл кабинет. Пошел домой. Дома написал записку жене. Приколол ее булавкой к стене. Обмотал голову полотенцем, чтобы череп от выстрела не разнесло на куски. Вынул из кобуры кольт…

ИСПОВЕДЬ

Не судите, да не судимы будете.

От Матфея, 7:1.

На Васильевском острове моросил дождь. Я остановился у дома, где жил старый палач. В окне горела желтая лампа, шевелилась прозрачная занавеска: темный призрачный человек медленно двигался в комнатном полумраке.

К тому времени я уже изучил архивы НКВД и написал биографии одиннадцати палачей. Но магическое число Светония не давало мне покоя. Тот, за занавеской, должен был стать двенадцатым. Мне давно хотелось познакомиться с ним: я мечтал записать его исповедь.