На Памире

Конечно, нужно было еще многое проверять и додумывать, но эта модель представлялась вполне реальной. Как рабочая гипотеза она вполне объясняла сосредоточение интересных флористических находок именно здесь, в западной оконечности Язгулемского хребта. И два профиля, проложенные через хребет, оказались интересными. Что же касается тех трех видов с нунатака, относящихся именно к самым богатым семействам, то, по здравом размышлении, они оказались совсем не такими интересными, как казалось. Я давно заметил, что недостаток кислорода в высокогорьях притупляет мышление. Так и на этот раз. На скалу те виды попали случайно. Но поскольку в богатых семействах видов много, то вероятность случайных попаданий на скалу возросла. Только и всего. Сработал закон больших чисел. К биогеографии этот закон имел лишь косвенное отношение.

Операцию «Одуди» можно было считать выполненной.

Через два дня я вернулся в ботанический сад, очень гордый тем, что в одиночку сделал так много. И только вечером, восстановив все события похода по порядку, я понял, что все это было сделано не совсем в одиночку. Даже совсем не в одиночку. На протяжении всего пути мне встречались хорошие люди — шоферы попутных машин, родители Давлятшо, угощавший меня шир-чаем старик, чабаны, Рамазан, начальник Володя, Комиссаров, Михайленко, Леван. Это они скрашивали мне путевую жизнь, облегчали мою работу. На единственном отрезке пути — на трех километрах ледника Одуди — я оказался действительно один. Это было против всех правил безопасности. Я нарушил их и чуть не погиб. Но в конце концов если уж учиться на ошибках, то их следует время от времени совершать.

ЗАПОМНИВШИЙСЯ МАРШРУТ

ЗАМЫСЕЛ

К концу августа 1959 года задание по картографированию растительности Язгулемского хребта было выполнено. Позади были три месяца пеших маршрутов по скалистым ущельям, подвижным осыпям, холодным ледникам. Мой маленький отряд, состоявший из двух студентов, двух рабочих и меня самого, к концу третьего месяца выглядел не самым лучшим образом. Лица обгорели на солнце, носы лохматились облезшей кожей, одежонка пообтрепалась. К тому же за последние дни возле Рушана нас нещадно жрали москиты, и мы ходили с опухшими физиономиями. Несмотря на косметические потери, я решил было идти на перевыполнение плана. Надумал прихватить еще тысяч пять гектаров, благо состояние духа отряда было самое боевое.

Эти намерения полетели примерно через час после того, как были сформулированы и одобрены. Автомобильная дорога проходила метрах в двухстах от нашего лагеря. Водитель следовавшей из Хорога машины, завидев палатки, стал громко спрашивать, не здесь ли я. Узнав, что я на место, он подъехал к лагерю:

— Тебе телеграмма. На почте дали. Сказали, ты где-то здесь. Держи.

И уехал. Телеграмма была из Таджикского университета. Ректорат требовал возвращения студентов к началу учебного года. Категорически. Это была вторая телеграмма. Первую, видимо, завезли не в ту сторону. Спорить не приходилось: я работал в системе республиканской Академии наук, а студенты принадлежали, так сказать, другой епархии. К вечеру погрустневшие студенты уехали в Душанбе. Они выполняли в отряде обязанности лаборантов. Рабочие заменить их не могли: квалификация не та. Рассчитал и рабочих. Отряд распался.

Через день я вернулся в Памирский ботанический сад, не потеряв еще маршрутной инерции. Впереди был целый сентябрь, но без отряда нечего было и думать заниматься картировкой. И я загрустил. Легкая грусть в отличие от тяжкой тоски бывает плодотворной. Так было и на этот раз. Праздные размышления натолкнули на мысль, а от нее уже было рукой подать до идеи.

Мысль была о способах передвижения и о связанной с ними психологии наблюдателя. Когда летишь в самолете, много видишь, но мало понимаешь, что к чему там, внизу. Когда едешь в машине, видишь меньше, чем из самолета, но понимаешь больше. Сидя в седле, успеваешь охватить взглядом еще меньше, но медленный темп передвижения помогает хорошо все разглядеть и осмыслить. Пеший способ передвижения в этом ряду сравнений представлялся наиболее интеллектуальным: идешь себе, глядишь и размышляешь…

Из этой мысли родилась идея: а что если воспользоваться сложившимися обстоятельствами и употребить оставшееся до конца полевого сезона время для того, чтобы от Хорога пройти до Душанбе пешком? Чем больше я обдумывал эту идею, тем больше она мне нравилась. Расстояние, правда, изрядное — около шестисот километров. Ездил я по этому пути машиной очень много раз. Отдельные отрезки пути проезжал верхом. Но одно дело — ехать, и совсем другое — идти пешком. То, что видел раньше мельком, можно будет разглядеть как следует и обдумать. А разглядывать и обдумывать было что. Дорога идет по Пянджу. Сначала она идет по Памиру, потом по Дарвазу. Если ниже Калаи-Хумба отклониться от автомобильной трассы, можно выйти в Таджикскую депрессию, к Кулябу. А там уж и рукой подать до Гиссарской долины, в которой расположен Душанбе.