На пасеке

Всё это я узнал от Володи ещё до его отъезда в город. Мне очень хотелось посмотреть, как роятся эти самые пчёлы, да не представлялось случая. И вот однажды — это произошло на другой день после истории с Колькой Смолиным — я колол гнилушки для дымаря, и тут Саня крикнул:

— Гля! Рой сыплет!

Я побежал к улью, на ходу надевая шапку с сеткой.

— Не бойсь, они теперь мирные, — сказал Саня. Сам он был в одних трусах и стоял перед ульем на коленях — смотрел.

«Сыплет рой» — так говорят пчеловоды. Но мне, скорей, показалось, что рой как бы выливается из улья. Или, лучше сказать, выплёскивается — словно вода через край ведра, густыми брызгами, тёмными гудящими волнами.

Сплошное пятно пчёл расползалось по стенкам и середине улья, всё более облепляя его.

— Раньше о таком говаривали: рой сел медведем, — с удовольствием сказал Саня. Он любил щегольнуть старо-пчеляцким словечком.

Между тем рою вдруг «надоело» сидеть медведем, и он начал разлетаться. Чёрная живая кора на стенках улья стала дырявой, рыхлой. А пчёлы всё взлетали, жужжа носились по воздуху невообразимой, сверкающей на солнце кутерьмой.

— Улетят, Сань!

Он, улыбаясь, покачал головой:

— В рой совьются, тогда могут улететь. А по одной никуда они не денутся.

Но вот мы заметили, что рой стал садиться, сметаться, как говорят пасечники. Сейчас он выбрал себе толщиною с палец ветку яблони. Чёрный копошащийся и довольно плотный клуб его всё рос. Яблоневая ветка ниже и ниже склонялась под тяжестью этого странного плода.

— Мать честная! — закричал Саня. — Роевню давай!

— А где она? — тоже крикнул я. Между тем мы стояли в двух шагах друг от друга.

— Ну где… — нетерпеливо крикнул Саня. — Дома где-нибудь. Погляди!

И я побежал. Саня мог бы принести роевню и сам. Но сейчас на пасеке он был главным. А я — лишь его подмастерье.

Надо сказать, что никчемушное это командирство дорого ему обошлось. Я кинулся в дом — туда, сюда… Нет роевни!

Наконец я увидел её — стоит себе на печке, похожая на корзину с крышкой. Я схватил её и выбежал на улицу.

Я увидел картину довольно странную: задрав голову к небу и шатаясь, словно лунатик, Саня медленно бежал по направлению к дому. Потом, как-то вдруг завалившись набок, побежал вправо. А голова его всё была запрокинута вверх.

Тогда я наконец догадался поднять голову. Не очень высоко, на высоте так, примерно, с полдерева, тяжело летел неровный пчелиный шар. Мне показалось, я слышу его тяжёлый гуд, хотя вряд ли это могло быть на самом деле.

Рой долетел до березняка и стал подыматься, медленно набирать высоту, чтобы перевалить это препятствие — озеро бело-зелёных деревьев.

Но, видно, ему не хватило сил. Или уж я не знаю что. Но только шар замер на секунду и вдруг сломался, просыпался мгновенным дождём. И вот он уже висел неровною грушей на довольно тонкой берёзовой ветке.

Тотчас Саня превратился в настоящего охотника за пчёлами — решительного, отчаянного. Он окинул пасеку быстрым и жёстким взглядом. Побежал к бельевой верёвке, на которой висели разные наши с ним причиндалы. В два рывка оборвал её — бельё полетело на траву. Взял из рук у меня роевню… И вот он уже лез по берёзе — быстро, ловко и осторожно. Недаром он делал каждое утро зарядку, недаром умел ходить на руках. А был Саня по-прежнему в одних трусах, на плече кольцами висела бельевая верёвка, в зубах, на кожаном ремешке, роевня.

Вот тебе и спокойная работа, вот тебе и до ста лет доживают!.. Теперь он пробирался по тонкой ветке, как воздушный акробат. И высота была подходящая. Только шёл Саня не под куполом цирка, а под огромным и синим куполом неба.

Остановился и, балансируя, держась, как говорится, за воздух, подвёл роевню под висящую чёрную грушу, начал голою рукой потихоньку стряхивать, сталкивать пчёл. Я не дыша следил за ним.

Пчёлы мягкими комками падали в роевню. Но некоторые взлетали, жужжа. Гудели в воздухе чёрным сверкающим клубом — над Саниной головою, руками и лицом. А он всё продолжал работать, будто ничего не замечая.

Наконец, всё так же балансируя на гибкой ветке, он закрыл роевню, живо привязал к ней верёвку и стал опускать. Над роевней кружились пчёлы — из тех, что прежде не хотели идти внутрь, а теперь стремились туда всеми силами, да поздно. Если сейчас открыть для них роевню, начнётся кутерьма — можно и весь рой упустить.

Саня опустил роевню на землю, крикнул мне:

— Неси её в зимовник.

Я прошёл лишь несколько шагов и вскрикнул от боли: пяток бездомных пчёл разом безжалостно вцепились в мою босую ногу!..

Когда я вернулся на террасу, нога успела уже опухнуть, словно я её вывихнул. Саня, усмехнувшись невесело, показал мне свою правую руку. То была не рука — лапа: красная, толстая. А правое Санино ухо быстро приобретало вид оладьи.

Под вечер я вынес роевню на пасеку и вытряхнул пчёл в пустой улей. Теперь я был в перчатках, в шляпе и сетке, в ботинках. Саня мог лишь давать мне указания: нажаленная рука его работала плохо.