На передовой вдали от фронта — внешняя разведка в годы Великой Отечественной войны

Но, как вы понимаете, после моей учебы у школы возникли определенные сложности. После шести месяцев обучения агентов посылали в Индию. Там они тренировались еще полгода, учились прыгать с парашютом. Мне это уже мало чего бы дало, и отправки в Индию удалось избежать, не доехал я туда.

А вот всю эту публику, на которую потратили столько времени и денег, сбрасывали в республики Средней Азии и Закавказья и почему-то быстро ловили. Некоторые, как оказалось, действовали под нашу диктовку: были уже и перевербованы.

— Вами?

— И другими тоже. «Школьные учителя» заволновались, поняли, что дело пошло не так. Англичане провели по школе поголовную проверку. Нескромно говорить, но я прошел ее легко. Еще раз предположу: может быть, потому, что квалифицированные, сугубо профессиональные преподаватели, они же проверяющие, придерживались определенных стереотипов, мыслили стандартно.

Короче, пришлось англичанам лавочку закрывать. Да еще наш Агаянц окончательно добил Спенсера. Напрямую сообщил ему: мы знаем о школе.

— Это зачем же? Ведь английские шпионы шли нашим прямо в руки.

— Могли перенести школу из Тегерана в другой иранский город, куда-нибудь на юг, где действовали только англичане, и мы бы ее не отыскали… Но Агаянц действовал дипломатично.

Когда Спенсер попытался было убедить его, что школа — фашистская и агентуру готовят недобитые немцы, сокрушался: «Они совсем обнаглели, действуют прямо под нашим носом», то Иван Иванович изобразил понимание. Если немцы прямо на наших с вами глазах готовят диверсантов, то «любительский молодежный радиоклуб» необходимо поскорее ликвидировать. И полковнику Спенсеру ничего не оставалось, как согласиться с русским коллегой-союзником.

Англичане в течение стольких лет, до сегодняшнего дня — самые тяжелые оппоненты. Но должен вам сказать, наша разведка — впереди. На протяжении десятилетий с какими только спецслужбами я не встречался. И одно то, что мы спокойно вернулись, говорит само за себя. Я уверенно могу заявить, что наша разведка — самая лучшая. Никому с ней не справиться. Службы, как у нас, ни у кого в мире нет. И не будет. Счастливы, что отдали нашей профессии всю свою жизнь. И, знаете, эта любовь к родине, чувство, что за нами мощная, громадная страна, которая никогда не оставляла и не оставит, давали нам силы. Сколько было трудностей — но мы справились, преодолели.

— А почему «легкая кавалерия» прекратила работу?

— Отношения между Ираном и СССР ухудшались. И после покушения на шаха Мохаммеда Реза Пехлеви, за которым стояли религиозные фанатики, обстановка еще больше обострилась. Местная контрразведка начала проявлять повышенный интерес к некоторым ребятам из нашей семерки. Приблизительно в апреле 1949 года мы прекратили активную работу. По приказу Центра «легкая кавалерия» была законсервирована.

В 1946-м мы с Гоар поженились, обвенчались в армянской церкви и работали в Иране еще пять лет. Попросили у нашего руководства разрешения вернуться на родину, хотелось получить высшее образование. В 1951-м приехали в Ереван и поступили в институт иностранных языков.

— И сколько же языков вы знаете?

— Родных много. Русский, армянский, фарси — на этом языке я говорил 21 год. Хотя я и армянин, но мы долго жили в Ростове-на-Дону, а фарси и армянский я выучил в Тегеране.

— А еще какие? Всего, наверное, языков семь-восемь?

— Приблизительно. Я знал достаточно языков, чтобы жить в самых разных странах мира.

— Сколько же лет вы находились на нелегальной работе? И когда вернулись?

— По нашим меркам не так давно — в 1986-м. А дома нас не было в общей сложности лет сорок пять.

Профессия — родине помогать

— За эти годы я трижды выходила замуж, — вступает в разговор Гоар Левоновна. — Первый раз в Тегеране, а потом в законный брак пришлось вступать еще дважды. Как-то я рассказала об этом на встрече с молодыми разведчиками, и зал вдруг затих: ничего себе работенка, три раза меняла мужей. Пришлось объяснить, что всегда сочеталась с одним и тем же человеком — Геворком. Только под разными именами и в разных странах. А единственное, о чем жалеем — не было возможности завести детей. Зато друзей у нас столько — и в Москве, и в Ереване…

— А свою первую свадьбу помните?

— Как такое можно забыть? Геворк до свадьбы очень красиво за мной ухаживал. Всегда дарил цветы — розы, хризантемы. И броши, разные украшения. Мне это нравилось. Он уже в юности был очень серьезным человеком. И я его уважала, как и все наши ребята из «легкой кавалерии». А потом появилось и чувство. Взаимное. Вышло как-то естественно. Иногда мы на задания ходили вместе: идут парень и девушка, сцена типичная, никого не смущает. Мы не очень-то понимали тогда разведывательные термины, да и слово «разведка» не произносилось.

— Как же вы называли свою работу?

— Помогаем родине — вот как. Дома у Георгия была карта фронтов, он сделал маленькие флажки и их на ней передвигал. Но даже когда флажки приблизились в Москве, мы все равно верили, что родина победит. Мечтали, война закончится и мы уедем в Армению. Хотели учиться.

— Не страшились лагерей, бедности?