На перекрестках фэнтези

— Ты лжешь, Палеон, и лжешь по самой простой причине. Ты не есть брат моей возлюбленной Мулиэры и мой друг и учитель, нет, не того Палеона сейчас вижу я пред собой, а всего лишь жалкого демона, одного из тех слуг Азатота, которые рыщут повсюду и ждут пробуждения своего повелителя, с тем, чтобы идти с ним, сея страх и разрушения. Ты хочешь, чтобы я отрекся от своих мечтаний, похоронил надежды и предал возлюбленную, но знай, что этого не будет. Никогда не будет, — решительно закончил молодой человек и посмотрел на стоящего перед ним. А собеседник его только вздохнул в ответ:

— Отчаяние помутило твой разум.

— Нет, я тверд в нем, как никогда.

— Ты не хочешь признавать очевидного, но это естественно в первое время. Позднее ты поймешь, что заблуждался…

— Увы, ты не сможешь убедить меня в своих ложных историях о прекрасной Мулиэре.

— К сожалению, друг мой, она в самом деле поручила прибыть мне с этой печальной вестью, ибо не видит для себя возможности совершить это путешествие. Да и как предстала бы Мулиэра перед тобой, с какими словами?

— Я знаю мою возлюбленную лучше тебя, демон, и потому не верю тебе.

Долго пытался переубедить Палеон молодого человека, но напрасны были его труды: всякий раз против аргументов юноши молодой человек противопоставлял веру в возлюбленную Мулиэру и свою любовь к ней, и не слушал доводов. Наконец, понял юноша, что не в силах заронить зерна сомнения в веру собеседника и с горечью в сердце поспешил исчезнуть из его мира, как и в прошлый раз, растворившись посреди унылой комнаты с выцветшими обоями.

А молодой человек остался в одиночестве, наедине со своими надеждами, страхами и сомнениями. После жаркого разговора он почувствовал себя неизмеримо старым и усталым — последние силы ушли у него на то, чтобы не слушать тягостных слов. И еще чувствовал он, что не в силах освободиться, от тех тяжелых дум, что разбудили в душе его эти слова, сказанные Палеоном. А потому повторял про себя и фразы юноши и свои собственные ответы на них, чувствуя при этом, сколь разительно отличается от него усталого и обессиленного одиночеством и почти бесплодными надеждами — брызжущей энергией юности и какой-то беззаботной удали — его собеседник.

Только на следующее утро, очнувшись от мертвенно безликого сна, к которому, — о, ужас! — стал постепенно привыкать, молодой человек понял, что по прошествии времени готов признать правоту слов за Палеоном. Признать, пускай это и звучало для него похоронной музыкой, что возлюбленная его Мулиэра не решилась переступить грань, не рискнула пожертвовать своим портативным бессмертием в угоду нескольким, — а сколько бы она протянула в этом городе? — годам счастья, а осталась ожидать… чего? — следующего ли принца? долгожданного решения вековечной проблемы? кто знает, с ходу на подобные вопросы и не ответить. И еще признать, что пророчество о его появлении, полученное верховным мудрецом и любовь к Мулиэре, суть вещи друг к другу не имеющие ни малейшего отношения, ведь весть о прибытии могла иметь и другой смысл. Он вспомнил неожиданно: ведь плакала же дриада, указывая ему, тогда еще чужаку в том мире, дорогу в Рошанну, а слезы лесной нимфы что-то, да значат…

Если так оно и есть, то все меняется совершенно…

И тут молодой человек неожиданно задумался первопричине своих бед и несчастий, о султане демонов Азатоте, и первое, с чего он начал свои размышления — с его таинственного имени.

Что значит имя? — размышлял молодой человек: две первые буквы являют собой начало и конец одного из алфавитов, пользующихся во многих странах его мира уже незапамятные века. Они суть символ бессмертия, ими назвал себя богочеловек, когда-то давным-давно, когда бродил он среди людей, и когда искали его среди учеников его и не могли отыскать слуги позабытого правителя. С той поры — так уж повелось в его мире — священные буквы эти используют демоны как частицу своего имени, — ибо и они тоже бессмертны. Следующая же буква означает отрицание, и пришла она в этот язык из языка куда более древнего, но и по сию пору не позабытого. Отрицает же она новое имя, имя, хорошо знакомое богочеловеку, ибо тогда оно значило многое, и лишь спустя долгие столетия утратило и себя, и своего владельца — бога мудрости у народа, явившегося миру на самой заре цивилизации, во времена, когда земля была молодой, и боги спускались с небес, дабы менять лик ее по своему усмотрению, а люди вмешивались в их судьбы. Тогда земля была чистой и юной, покрытой невинной зеленью лесов и голубыми водоемами океанов, а поэты в те далекие времена слагали оды в честь ее неоскверненной красоты. То было время иных снов безумного Азатота, чистых и спокойных, внезапно сменившееся нынешним с той особенной легкостью, с какой перетекают одно в другое видения отягощенного безумием существа.

Но спал ли он тогда?