Читаем На переломе (Кадеты) полностью

Каждый второклассник имел над собственностью каждого малыша огромные права. Если новичок не хотел добровольно отдавать гостинцы, старичок безнаказанно вырывал их у него из рук или выворачивал наизнанку карманы его панталон. Большинства вещей новичка, по своеобразному нравственному кодексу гимназии, старичок не смел касаться, но коллекционные марки, перышки и пуговицы, как предметы отчасти спортивного характера, могли быть отбираемы наравне с гостинцами. На казенную пищу также нельзя было насильственно покушаться: она служила только предметом мены или уплаты долга.

Вообще сильному у слабого отнять можно было очень многое - почти все, но зато весь возраст зорко и ревниво следил за каждой "пропажей". Воровство было единственным преступлением, которое доводилось до сведения начальства (не говоря уже о самосуде, производимом над виновными), и к чести гимназии надо сказать, что воров в ней совершенно не было. Если же кто и грешил нечаянно, то потом уже закаивался на всю жизнь. Но и здесь наряду с суровой честностью по отношению к товарищам, "своя собственная" нравственность давала вдруг неожиданный скачок, разрешая и даже, пожалуй, поощряя всякого рода кражу у воспитателей. Конечно, крали чаще всего съестное из шкафчиков в офицерских коридорах. Крали вина и наливки, и крали обыкновенно со взломом висячих замков.

Кроме прав имущественных, второклассник пользовался также правами и над "животом" малыша, то есть во всякое время дня и ночи мог сделать ему из лица "лимон" или "мопса", покормить "маслянками" и "орехами", "показать Москву" или "квартиры докторов "ай" и "ой", "загнуть салазки", "пустить дым из глаз" и так далее.

Новичок с своей стороны обязывался переносить все это терпеливо, по возможности вежливо и отнюдь не привлекать громким криком внимания воспитателя. Выполнив перечисленную выше программу увеселений, старичок обыкновенно спрашивал: "Ну, малыш, чего хочешь, смерти или живота?" И услышав, что малыш более хочет живота, старичок милостиво разрешал ему удалиться.

Всякий новичок считался общим достоянием второго класса, но бывали случаи, что один из "отчаянных" всецело завладевал каким-нибудь особенно питательным малышом, брал его, так сказать, на оброк. Для этого отчаянный оказывал сначала новичку лестное внимание, ходил с ним по зале обнявшись и в конце концов обещал ему свое великодушное покровительство.

- Обижает тебя кто-нибудь, малыш? - спрашивал заботливо отчаянный. - Ты мне скажи правду, не бойся...

- Нет... то есть, конечно, обижают... Вот в воскресенье пирожные отняли...

- Кто же отнял-то?

- Я и сам не знаю... Человек пять... Открыли парту и насильно отняли...

- Ну, уж это подлость! - возмущался отчаянный. - Разве же можно так поступать? А?

- Конечно, нельзя...

- Прямо - свинство... Раз пирожные твои - никто не смеет их брать... Правда ведь?

- Конечно, правда... А то ведь еще, - вспоминает новичок, делаясь смелее, - Занковский вчера мне руку вывернул и очень больно по спине ударил...

- Вот скотина-то! - негодовал отчаянный. - А ты знаешь что? Если тебя кто-нибудь тронет, ты мне скажи... Я уж за тебя заступлюсь. Слышишь?

- Я скажу. Спасибо тебе.

- И знаешь, что еще? Давай с тобой будем дружиться... Ты мне очень понравился с первого раза.

- Давай. Конечно, давай, - радостно соглашался новичок.

- Дружиться и делиться? Ладно?

- Да, да, - ликовал новичок. - Вот-то будет хорошо!

Новые друзья протягивали друг другу руки, и ближайший свидетель, которому вкратце объясняли дело, разнимал их, освящая этой формальностью обоюдный договор.

Но заключенная дружба вовсе не требовала, чтобы старичок, получив где-нибудь кусок пирога или десяток слив, тотчас же принес молодому другу половину, - молодой друг из этой добычи не получал ни крошечки. Зато если младший дольщик приносил из дому кулечек с провизией, то по крайней мере семь восьмых его содержимого отбиралось старшим дольщиком, глядевшим на них как на своего рода постоянный доход. Конечно, эти самые гостинцы мог "вытрясти из новичка" и первый встречный второклассник, но, как уже сказано было выше, авторитет физической силы стоял в гимназии настолько высоко, что ему подчинялись не только за страх, но и за совесть.

Этот всеобщий культ кулака очень ярко разделил всю гимназическую среду на угнетателей и угнетаемых, что особенно было заметно в младшем возрасте, где традиции нерушимо передавали из поколения в поколение. Но как между угнетателями, так и между угнетаемыми замечались более тонкие и сложные категории.

Над слабейшим можно было не только "форсить", но можно было и "забываться", и Буланин весьма скоро уразумел разницу между этими двумя действиями.

"Форсила" редко бил новичка по злобе или ради вымогательства и еще реже отнимал у него что-нибудь, но трепет и замешательство малыша доставляли ему лишний раз сладкое сознание своего могущества.

- Эй, молодой человек, псст!.. Молодой человек, пожалуйте сюда! - окликает форсила новичка, который в длинный осенний вечер бесцельно бродит по зале и с тоской заглядывает через запотевшие окна в холодную непроницаемую тьму.

Перейти на страницу:

Похожие книги