На перевале нет войны

  - Вы стало быть? Заведуете тут? - он сник и погрустнел.

  - Он, - ответил Ян, подымаясь. - А вы, гражданин, кто будете?

  Яну новичок не понравился, вижу по выражению лица, по тому, как сошлись над переносицей брови, сминая кожу лба недовольными складками, как сложились злой линией губы, как выступили скулы. Безымянная вздохнула и открыла сумочку: на сей раз запах был шоколадный, умиротворяющий.

  - Я... стало быть... я - это... музыкант... скрипач... я тут переночую, да?

  - Скрипач? - переспросил Ян.

  Безымянная кивнула, поверила, значит. А то, смысл на Перевале врать? Никакого. И Ян успокоился, махнул рукой, похлопал по сумке, проверяя на месте ли стаканы, бутыль поближе пододвинул - внутри хлюпнуло, булькнуло, будто живое - и, махнув рукой, велел.

  - Располагайтесь, товарищ, ночи тут холодные.

  Разложили костер. Скрипач суетился, то подскакивал, говоря, что пойдет за дровами, то, глянув на отливающее сединой море травы и низкое, продавленное небо, останавливался. Садился. Снова подымался, хотя никаких дров и не надо было, да и откуда они на Перевале? Но ему было стыдно и неуютно. И даже ласковое прикосновение Безымянной лишь больше смутило.

  - А вы... вы, позвольте узнать, давно тут?

  - Давно, - Ян на новенького старался не глядеть, и на Безымянную тоже.

  - А она?

  - И она давно. Достала уже... что? Шла бы ты, говорю, завтра с утреца прямо. Чего? Не хочешь? Боишься? Помнишь заповеди свои... лицемерка треклятая.

  - Ну зачем вы так о женщине, - Скрипач покраснел и оглянулся на меня, поддержки ищет. А что мне поддерживать? Я не хозяин, я просто живу тут.

  - Кто? Она - женщина? Эсесовка и тварь! Стрелять таких надо и... - Ян осекся. - И вообще вот Машка моя - женщина! Настоящая, русская, как у Некрасова, хоть в огонь, хоть на фронт... и красавица. Мы с ней заявление подавать собрались. И подадим, там, за Перевалом. Слышишь, ты? Если я сюда пришел, то и она тоже! Мне бы дождаться... дождусь... я умею ждать...

  Безымянная поднялась. Два шага в темноту, легкая зыбь потревоженного воздуха, холодок по спине, по рукам, и тающий аромат шоколада. Сумочка вон она, у костра стоит, а запах тает. Обиделась, значит.

  - Я ей письма писал... писал и писал, - Ян сжал голову ладонями, ну все, ушел в воспоминания, это до утра. Скрипач заерзал, поглядывая в темноту.

  - На Перевале безопасно, - отвечаю на незаданный вопрос.

  - Писал, писал... хотел каждый день... не доходят... и ее мне... она в медсестрах... ты только себя береги, говорит, война закончится скоро, береги себя... и я ей про то же. Я ее жду, слышишь ты, сторож? И не уйду, пока она не появится! Не уйду!

  - А я бы завтра, утречком, если можно, - робко поинтересовался Скрипач, пересаживаясь по другую сторону костра, на Яна он глядел со стыдливой укоризной, на меня - с надеждой. Отпущу или нет. Да пожалуйста, я ж не хозяин, я просто живу тут.

  - Вы знаете, а я ведь, признаться, не из этих... я не уверен, что имею право, что удостоен буду... все-таки формально я... - не договорил, махнул рукой и скукожился, расстроенный. Страшно ему. Всем страшно, только вот ничего, как-то умудряются через ворота пройти, редко кто остается.

  Повисла тишина, нарушаемая лишь вялым потрескиванием огня и Яновым бормотанием, невнятным, неразборчивым и оттого особенно злым.

  - А хотите... хотите я вам сыграю? - и не дожидаясь ответа, Скрипач открыл футляр. - Хотите?

  Музыка на Перевале, что может быть неуместнее?

  Пиджак на траве, между бутылью и огнем, искры гаснут, не долетая, а Скрипач уже достал свою игрушку, пристроил на плечо. Забавно: закатанные по локоть рукава рубашки, расстегнутый воротничок, брюшко над поясом и серьезное, вдохновенное лицо. Толстые пальцы, тонкий смычок. Прикосновение.

  Я закрыл глаза. Мягко, нежно, в слезы, в боль, в страх, вплетаясь в травы, отгоняя тишину, перебивая шорохи огня. Стон. Обида. Прощение. Наверное, так и надо, жалко, что он уйдет завтра. Шальная мысль - а может в дамской сумочке найдется место и для мелодии? Где-нибудь между ароматами шоколада и кофе, завернувши в листик мяты и надушенный кружевной платок, заколотый для верности булавкой.

  Безымянная вернулась, присела рядом, почти коснувшись теплым локтем, вздохнула знакомо, беззвучно, еще немного обиженно, но уже почти простив. Она его всегда прощает. А он никогда не просит о прощении.

  Проклятье.

  - Проклятье, - отчетливо произнес Ян, перебив мелодию. Открываю глаза, что опять не так? В ногах его футляр, в руках - белый прямоугольник с черным вензельком подписи в углу. Скрипач, заглянув через плечо - ему, бедолаге, пришлось на цыпочки встать - расплылся в счастливой улыбке.

  - Это мама моя... старый снимок, но я очень его люблю, здесь она такая красивая... это Варшава, сразу после войны, там она с папой встретилась. И я там родился, только не помню ничего, маленьким был, мы потом в Ленинград переехали...