Читаем На первом дыхании полностью

— Пейте… На здоровье. — Светик наполняет стаканы. Они поглядывают:

— А вы?

— Нет-нет. Я не пью.

Они начинают упрашивать, но Светик как отрезала. Каратыгин тоже упрашивает ее, но она не пьет. Нет — значит нет. Она ему подруга, а не собутыльница.

Они пьют.

Под их шум и гам Светик садится в уголке и принимается за очередные выписки.

Чуть позже (гости шумят, выкрикивают, хохочут — и Каратыгин тоже веселится с ними) Светик тихонечко набирает номер телефона Бабрыки. Светик слышит:

— Да.

Это не его голос. Не Бабрыки.

Светик дает отбой и опять набирает номер. Ошиблась — мало ли как бывает. Но нет.

— Да, — отвечает тот же голос, и Светик бросает трубку.

Это не Бабрыки голос. Но знакомый. Сомнения нет. Кто же это там?.. Руки у Светика слегка дрожат.

— Потише! — просит она честную компанию.

И опять набирает номер — надо поговорить. Иначе Светику не узнать, кто это. Иначе не выяснить… А эти черти расшумелись. Нашли пивнуху. Сидят, галдят и очень довольны. Если б не интерес Каратыгина, Светик показала бы им, где автобусная остановка.

— Да, — отвечает голос.

— Алло, — решается Светик. — Бабрыку, пожалуйста.

— Девушка, его нет дома. Но он велел вам передать…

— Мне?

— Да. Он сказал: если позвонит девушка, передай ей, что она очень нужна по делу.

— Я?

— Да. Он хочет посоветоваться с вами об одном деле. И просит вас прийти.

— А он скоро будет?

— Через… через полчаса… Пока вы доберетесь, он уже будет дома.

— Ладно. Я выхожу.

— Он вас очень просил… Я тоже сижу и жду его.

— Пока. — И Светик кладет трубку. Сердце у нее частит, как пулемет. Она узнала голос, однако довела разговор до конца. Мент Сережа, вот это кто.

И тут же вопрос — смылся Бабрыка или нет? Успел ли?.. Успел ли хотя бы убрать с глаз долой книги? Всего-то и дел — вынести и положить где-нибудь. Возле любого дома. Чтоб жильцы разобрали. И чтоб улик не было. Если улик не будет, ничего не пришьют. Не пойман — не вор.

— Света! — Каратыгин, оказывается, стоит возле. — Света, на тебе лица нет. Что с тобой?.. Бросай эту писанину!

— Сейчас. — И Светик что-то переписывает. Заглядывает в словарик. Отвлекает от своего лица. Но Каратыгин не успокаивается:

— Бросай работу. Немедленно!.. Это у тебя от перенапряжения.

Он забирает у Светика старинную рукопись. Захлопывает ее. А потом поворачивается к своим гостям и, смущаясь, объявляет им, что Света плохо себя чувствует и вообще «уже поздно». Те начинают Светику сочувствовать.

И быстренько расходятся по домам.

— Иди в постель. — Каратыгин начинает заботиться, укрывает Светика, дает горячий чай. Это очень смешно, когда мужик заботится. И приятно… Светик еще никогда такого не видела. Чудной он, а?

* * *

Ночь как ночь, а Светика знобит. И ведь никогда не трусила, не боялась, а тут на тебе. Каратыгин — вот кто ее расслабил. Размягчил. А не надо бы сейчас быть мягкой, думает Светик.

Она лежит. Зябнет.

Каратыгин опять приносит ей горячий чай. И сидит возле нее. Волнуется. Все как в кино.

— Пей горячее… Чаще пей.

Он вытаскивает откуда-то громадное зимнее одеяло. Старье, конечно. Рвань жуткая. Но ведь он в этом не разбирается. Он такой.

— Сейчас тебе будет тепло.

— Ага, — смеется Светик. — Уже тепло.

* * *

С утра Светик берет себя в руки. Не хватает еще, чтоб Каратыгин врача вызвал на дом. «Может, в больницу ляжешь, кашку там манную покушаешь, а, Светик?» — спрашивает она себя. И ей становится легче. Надо уметь над собой подсмеиваться. Светик это знает.

Утро свежее. С солнышком. Светик неторопливо идет по улице и поглядывает по сторонам.

Она уже видит дом Бабрыки. Вот он. Все вроде бы спокойно. Светик входит в подъезд — поднимается по лестнице осторожненько, по-кошачьи. Она знает, что, если сейчас войдет в квартиру, ее песенка спета. Но она не войдет.

Она стоит на лестничной клетке. У самых дверей. Ухом — к замочной скважине. Голоса чьи-то есть. Но еле-еле. Слов не разобрать и смысла не уловить. Не беда. Светик будет стоять и ждать. Она будет долго ждать. Это она умеет.

Слышатся шаги. Это когда Светик уже долго ждет.

Шаги.

Светик срывается с места и как на крыльях взлетает на этаж выше. Там и стоит. Задержав дыхание.

Из квартиры выходит незнакомый Светику мент. Очень коренастый. Очень в себе уверенный. Следом за ним симпатичный мент Сережа — с сигаретой. Будет докуривать, облокотясь на перила и глядя вниз.

— Счастливо, — говорит коренастый и спускается ступенек на пять. — Счастливо ждать. — Он приостанавливается. — Свое логово они, конечно, здорово устроили. Не квартира, а спекулянтский рай.

— Вот видите!.. И еще одно. Если бы их не взяли — они предупредили бы Светика.

— И что?

— И она бы сюда не пришла.

— Она и так сюда не придет. Почему?.. А потому, что Светик — это Светик.

— А вдруг?

— Не придет, Сережа. Не надейся.

Коренастый стучит по ступенькам вниз. Опять останавливается. На полминуты:

— Два дня — больше не жди! Пустой номер. Все понял?

— Хорошо. И подумать только — я каждый день с ней по душам разговаривал! За руку держал!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза