На пике века. Исповедь одержимой искусством

Джимми считал, что мне должен помочь психоанализ. Единственным, кого я хотела видеть своим психоаналитиком, был Бретон, который работал психиатром в последнюю войну. Я пригласила его на обед и рассказала о своих переживаниях. Когда он услышал о Марселе, то сказал, что Максу никогда не позволит вернуться гордость. Бретон считал, что я зашла слишком далеко, — он сам бы не выдержал всего того, что я причинила Максу, и спросил, почему я не живу с Марселем вместо того, чтобы страдать из-за Макса. Я ответила, что у Марселя есть Мэри Рейнольдс и у нас не может быть серьезных отношений. Тогда Бретон сказал, что рад бы мне помочь, но не обладает нужной квалификацией для психоанализа, а при наших обстоятельствах это может оказаться опасным. Он посоветовал мне поехать на природу и привести нервы в порядок.

В феврале 1943 года Жан Эльон, который сбежал из немецкого лагеря и написал чудесную книгу о своих приключениях, «Им меня не поймать», согласился провести в моей галерее ретроспективную выставку и приехать из Вирджинии, где он жил, чтобы прочитать лекцию, в том числе о пережитом опыте. Выставка получилась очень красивой. Я купила восхитительную картину 1934 года и продала несколько других. Джеймс Джонсон Суини написал предисловие для каталога, и Эльон прочитал очень трогательную лекцию. В галерее собралось больше ста человек. Выручку мы отдали «Свободной Франции». После открытия я устроила для Эльона большую вечеринку в моем доме у реки. Он познакомился с Пегин, которой было только семнадцать, и немедленно в нее влюбился. Я это сразу поняла, но Пегин ни о чем не подозревала еще полтора года. Позже она вышла за него замуж.

В период страданий от неразберихи в моей личной жизни управление галереей лежало на мне тяжелым грузом. Я была как маленькая девочка, которая сама себе на голову обрушила свой дом и теперь сидела среди развалин, не понимая, что произошло. Я не могла заснуть без лекарств и с каждым днем чувствовала себя только хуже. По утрам Макс приходил рисовать в свою мастерскую. Ему доставляло большое удовольствие наблюдать, как отвратительно я выгляжу, и он дразнил меня за то, что я встаю так поздно. В довершение моих бед из-за той ссоры по поводу журнала «VVV» в последний момент сорвалась моя грядущая выставка, где я собиралась представить оригиналы работ из этого издания, и мне было нечем ее заменить. Мне нужно было придумать новую выставку и организовать ее за сорок восемь часов. Я воспользовалась идеей Джимми и выставила по две работы от двадцати известных художников — одну двадцати — тридцатилетней давности и одну из последних. Получился изумительный контраст. Я была вымотана до предела и мечтала о покое, который скоро обрела.

Однажды я вернулась домой из галереи среди дня, чтобы взять новый адрес Синдбада и обнаружила Макса в студии. Мы начали спорить о гордости, и он заявил, что женщин только она и волнует. Я спросила, что бы он сделал на моем месте. Он ответил, что подождал бы, пока все уляжется, хотя именно это я пыталась сделать. Он явно злоупотреблял моим терпением, ведь пока я целыми днями работала в галерее, он практически не рисовал в своей мастерской, и я не знала, чем он там занимается. Тем же вечером я пошла на вернисаж в галерею Жюльена Леви, где встретила мисс Таннинг с выкрашенными в бирюзовый цвет волосами. Она сделала разрезы в блузке и вставила в них фотографии Макса. Для меня это было слишком. Мне стало так противно, что я решила: с меня хватит. Я положила этой истории конец, о чем расскажу позже.

Герберт Рид в 1939 году в Лондоне задумал провести Весенний салон. Я решила воплотить его идею в Нью-Йорке. Помимо себя я назначила членами жюри Альфреда Барра, Джеймса Суини, Джеймса Соби, Пита Мондриана, Марселя Дюшана и Путцеля. В первый год салон прошел очень успешно. Из сорока работ, что мы выбрали, получилась замечательная выставка. Тогда свет увидели работы будущих звезд: Джексона Поллока, Роберта Мазеруэлла и Уильяма Базиотиса. Все трое уже выставлялись в прошлом месяце на моей выставке коллажей и папье-колле. Мы все понимали, что они лучшие из всех открытых нами художников. Вскоре после этого ко мне обратился Дэвид Хэйр. Раньше он работал коммерческим фотографом, но теперь полностью посвятил себя созданию изумительных гипсовых скульптур. На него сильно повлияли сюрреалисты, и его вполне можно было поставить в ряд после Джакометти, Колдера и Мура. Я обещала провести его выставку.

В галерее постоянно происходили курьезные случаи. Однажды, когда там был Путцель, к нему подошел мужчина и стал жаловаться, что кубистские картины не имеют сходства с людьми. Путцель пришел в негодование и сказал ему, что, если он хочет смотреть на людей, пусть идет и смотрит.

Кислер установил в галерее удивительное устройство, которое выглядело как ящик с объективом; объектив открывался с помощью ручки. Внутри ящика находилась великолепная картина Клее, написанная на гипсе. Одна женщина, заглянув внутрь, сказала: «Какая там внутри славная батиковая картинка».