На пике века. Исповедь одержимой искусством

Американский поэт Алан Ансен написал и поставил в моем саду две замечательные пьесы для театра масок, и в них играли все наши друзья. Уехав жить в Афины, он останавливался в Венеции каждый год по пути к Одену в Австрию. Как-то раз я, как обычно, устроила в честь приезда Ансена коктейльную вечеринку, и во время нее мне позвонил Нортон Саймон[87] и сказал, что он в Венеции и хочет немедленно прийти. Мы сказали, что не можем его пригласить, поскольку у нас сейчас прием в честь поэта из Греции. Нортон Саймон стал настаивать и говорить, что американское посольство договаривалось о встрече. Я возражала: он приехал на день раньше условленного, но в конце концов мы сдались. Он оказался очаровательным человеком безо всяких миллионерских замашек и отлично вписался в нашу богемную вечеринку. На следующий день он пришел на обед один и спросил меня, не хочу ли я завещать свою коллекцию Калифорнийскому университету в Беркли. Я сказала, что это возможно при одном условии: если он спасет Венецию, но дальше этого, увы, дело не пошло.

В 1962 году меня удостоили звания почетного гражданина Венеции. Мой дорогой друг граф Элио Зорци написал для меня речь. Речь мэра тоже кто-то написал за него, как и речь третьего выступавшего. Таким образом, никто не говорил своими словами. Все это происходило в городской ратуше. Мне подарили красивый букет и свидетельство на пергаменте. Нас угостили напитками, а позже мои друзья-художники устроили для меня обед в ресторане «Анджело».

Примерно в то время Джозеф Лоузи пригласил меня сыграть роль в фильме «Ева» с Жанной Моро. Все, что от меня требовалось, — это сидеть за игральным столом и играть в баккару. Я не имела представления, как играть в баккару, но рядом со мной сидел очень любезный мужчина, — по моему подозрению, гондольер, одетый в дешевый модный костюм, — который показал мне, как играть, и играл за меня. Не знаю, за что мне заплатили эту огромную сумму, — разве что за ранний подъем и тот факт, что я вовремя приехала в казино.

Одна из самых неловких ситуаций, в которых я оказывалась, случилась в Венеции при встрече с принцем Филиппом, когда он рассказывал, как побывал на балу в моем дворце, когда тот еще принадлежал леди Каслросс, и флиртовал там с молодой женщиной. Она с тех пор уже вышла замуж и родила четырех детей. На тот момент у принцессы Элизабет и принца Филиппа было только два ребенка. Я оживилась и вставила: «Выходит, она преуспела больше вас». Все вокруг нас замолкли в ужасе.

Другая неловкость произошла со мной при встрече с Теннесси Уильямсом. Он был с другом, и я не знала, кто есть кто. После продолжительного разговора я решила, что он, должно быть, тоже писатель, и спросила: «Вы, случаем, не пишете?»

Однажды мне нанес визит Амилькаре Фанфани, президент сената Италии. Он пришел с двумя сотрудниками, женой и Джованни Каранденте, который провел для него экскурсию по моему дому. Казалось, увиденное его совершенно не заинтересовало, он не произнес ни слова. Синьора Фанфани, очаровательная женщина, поведала мне, что ее муж — художник, и пригласила меня в Рим отобедать и посмотреть на его работы. Полагаю, синьор Фанфани надеялся попасть в мою коллекцию и приехал ко мне именно с этой целью.

В 1965 году меня пригласили выставить практически всю мою коллекцию в галерее Тейт в Лондоне. Это было крайне хлопотное мероприятие. Старший реставратор галереи приехал сам, чтобы подготовить картины к перевозке. Мне стало очень стыдно, что я их так запустила и им требуется реставрация. Галерея Тейт надеялась унаследовать мою коллекцию. Они организовали в честь меня большой званый ужин в одной из галерей и по такому случаю даже арендовали антикварное столовое серебро. Мне позволили самой развесить картины; это был последний раз, когда я это делала самостоятельно. Открытие прошло впечатляюще. Я ходила под руку с новым директором, Норманом Ридом, и встречала гостей. Выставка пользовалась огромным успехом; очередь тянулась через ступени галереи и выходила на набережную Темзы. Сравниться с таким аншлагом могли только похороны Черчилля. После выставки, которую продлили на две недели, многие картины повторно отреставрировали.

В 1966 году в Венеции случилось ужасное наводнение. Город полностью погрузился под воду на двадцать четыре часа, а когда вода отступила, все оказалось покрыто грязной масляной пленкой, даже морды моих львов. Мой подвал во второй раз затопило, но картины не пострадали — они были упакованы для отправки в Стокгольм и лежали в баркессе, которая возвышалась над водой. Мой дом вообще стоит в самой высокой части Венеции, в районе Дорсодуро, поэтому наводнение затронуло только подвал.