На пике века. Исповедь одержимой искусством

Летом Гарман поехал в Суонедж в летний коммунистический лагерь. Он хотел, чтобы я и дети поехали с ним. Я долго не могла решиться, но в конце концов согласилась. Мы могли бы прекрасно отдохнуть, если бы не наши разногласия. Я полюбила Дорсет с тех пор, как мы побывали там с Джоном. Гарман водил нас по красивым местам, мы купались и получали удовольствие от общества троих детей.

Гарман не находил себе места из-за Пэдди и беспокоился, что думает по поводу их связи Гарри Поллит. Я жестоко разыграла его и сказала, что это Гарри Поллит подослал меня к нему с целью поговорить с ним, и Гарман мне поверил. Самое странное, что через год Гарри Поллит действительно захотел увидеть меня; так что по сути я только поторопилась с датой.

Моя мать приехала тем летом в Европу в очень плохом состоянии, и, хотя я знала, что она перенесла несколько операций, для меня стало шоком, когда ее служанка сообщила мне, что ей осталось жить полгода. Я осталась с ней в Лондоне и позже летом приехала к ней в Париж.

Все силы, которые оставались у бедной женщины, она потратила на посещение Всемирной выставки, проходившей в Париже летом 1937 года. Она ей очень понравилась, и мы провели там несколько часов.

В то время я как-то раз сказала Эмили: «Мне кажется, моя жизнь кончена». Эмили ответила: «Если тебе так кажется, то может, так и есть».

Глава 11 «Младшая Гуггенхайм»

Когда я осознала, что наша совместная жизнь с Гарманом закончена, я оказалась лишена всякого занятия — до этого пятнадцать лет я только и делала, что была чьей-то женой. Проблему решила моя подруга Пегги Уолдман, которая предложила мне открыть свое издательство или галерею искусств. Я сразу же отмела идею издательства, поскольку сочла ее слишком дорогостоящей. Откуда мне было знать, что очень скоро искусство отнимет у меня тысячи долларов.

На роль моего помощника напрашивался друг Эмили, Хамфри Дженнингс. Это был молодой художник-сюрреалист тридцати лет, а по совместительству фотограф, поэт и кинематографист. Он был бойким юношей, в котором бурлили идеи, но их изобилие мешало их воплощению в жизнь. В нем были задатки гениальности, а внешне он смахивал на Дональда Дака. Наше сотрудничество он начал с поиска помещения для галереи. Я принимала в процессе очень неопределенное участие: моя мать умирала, и я знала, что до ее смерти я не смогу принимать никаких решений. Я думала, что поеду к ней в Нью-Йорк на Рождество, последнее в ее жизни; вся затея с галереей для меня была не более чем забавой.

Хамфри приехал на выходные в Питерсфилд. Там была Эмили, и поскольку между ними на тот момент уже все закончилось, она предложила мне его, словно вещь, которая ей больше не нужна; я пошла в его комнату и поимела его, словно он в самом деле был вещью. У него были странные представления об удовольствиях этой жизни; одно из них, например, заключалось в том, чтобы провести выходные в яхт-клубе для миллионеров. Со мной ему не удалось реализовать эту амбицию — я была далека от подобных увеселений. Тем не менее он последовал за мной в Париж, где я вместе со своей матерью остановилась в отеле «Крийон». Когда он приехал, я сняла небольшую комнату в гостинице на левом берегу, обставленную помпезной наполеоновской мебелью.

Хамфри чрезвычайно гордился своим некрасивым телом, из которого словно выкачали весь воздух. Он все время прыгал по кровати и приговаривал: «Взгляни на меня! Ну, разве я тебе не нравлюсь? Разве я не красавец?» Я не имела желания проводить все выходные в постели, поэтому при любой возможности вытаскивала его на Всемирную выставку. Он хотел познакомиться с Марселем Дюшаном, и я устроила эту встречу, а он в ответ повел меня знакомиться с Андре Бретоном в его маленькой галерее «Градива». Бретон походил на льва, который расхаживает взад-вперед по своей клетке.

Хамфри приехал на вторые выходные, но на этот раз я отказалась покидать отель «Крийон», и ему пришлось снимать комнату одному. Со мной была Дебби, и я использовала ее в качестве предлога, чтобы не жить с ним. Мне вправду была невыносима мысль о том, чтобы провести вторые выходные с ним в постели. Мы встретились с Ивом Танги и спросили, не хочет ли он выставить свои работы в Лондоне. У Хамфри были безумные идеи касательно того, как можно оформить экспозицию. Никто из нас не понял, чего он хочет, но Танги вежливо согласился. Его, должно быть, привело в недоумение наше причудливое трио.

Наконец я сказала Хамфри, что наши отношения закончены, и в будущем мы можем быть только друзьями. Я обвинила в этом Гармана, сказав, что все еще в него влюблена. Мы стояли на одном из мостов через Сену, и я помню, как Хамфри зарыдал. Наверное, он рисовал у себя в голове картины удивительной жизни со мной, полной роскоши, веселья и сюрреализма. После того как мы разобрались с этим вопросом, мы замечательно провели время на Всемирной выставке, где состоялось мое первое знакомство с искусством модернизма.