На плоту

Сергей САРТАКОВ НА ПЛОТУ

Тяжелый трехрядный плот, вытянувшись почти на километр, подобно острову отделялся от берега протокой. Вода с шумом неслась в этой узкой щели. Ритмично подрагивали цинковые тросы, которыми плот удерживался на причалах. Берег был пуст, безлюден. Толстый слой облетевшей с бревен коры устилал склон горы, как ковер. Согретый утренним солнцем воздух был напоен тем терпким ароматом, который присущ плотбищам. Пахло вянущими листьями тальника, свежей сосновой щепой, развороченной бревнами влажной землей, И все это перебивал, заглушал грубый, слегка кисловатый запах мокрой коры.

Не один раз за минувшие годы Александру приходилось топтаться у наскоро устроенных военных переправ. Так же, как и здесь, там грудами лежали бревна и щепки, и так же была взворочена земля, но ни разу тогда не запомнился этот терпкий и благоуханный аромат подсыхающей коры. Всегда запоминалось только одно: сдержанный шум людских масс, напряженно ожидающих своей очереди; черта противоположного берега и жадное стремление достигнуть ее поскорее.

На плотбище у реки было тихо, — видимо, никто никуда не спешил, — и Александру представилось, что и в то время, когда опаленные огнем войны, измотанные бессонными ночами, всечасно глядя в лицо смерти, бойцы бились за каждую пядь родной земли, — здесь, в далеком тылу, у этой вот глади быстрой и широкой реки тихонько и не торопясь двигались люди. Спокойно катали бревна, вязали плоты, отдыхали, курили… Кончив сплотку, справляли гулянку… Словом, делали ровно столько, сколько может сделать человек, но не больше…

Из шалашки на плоту вышел старик. Широкоплечий и в то же время немного сутулый, с коротко подстриженной седой бородой. С такой же сплошной сединой и на висках, почти вовсе скрытой низко надвинутой фуражкой. Он подошел к кромке плота, из-под ладони глянул на Александра — тот, засунув руки в карманы, стоял на берегу у самой воды — и негромко спросил:

— Ты что, паря, сюда, что ли?

— Да, — сказал Александр, — а ты не лоцман?

— Лоцман.

— Выходит, тебя мне и надо. Хочу с вами до Стрелки сплыть, — и поспешил добавить: — Петр Федорович разрешил.

— А при чем Петр Федорович, — равнодушно сказал лоцман, — велика важность — проплыть на плоту. Это я и сам могу дозволить. Езжай. Бери лодку да подплывай.

Александр столкнул одну из нескольких стоявших на берегу лодок и, работая шестом, быстро перемахнул через узкую полосу воды.

— Плавать, видать, умеешь, — одобрительно сказал лоцман, прихлестывая лодку концом бечевы к бабке плота. — Демобилизованный?

— Да, — Александр выпрыгнул из лодки и стал рядом с ним, — год в военной школе проучился, три — провоевал, а год еще потом так в армии побыл.

— За границей, значит?

— За границей.

— Ну и как?

— Никак, — засмеялся Александр, — дома всего лучше.

Лоцман одобрительно посмотрел на Александра. В глазах у него вспыхнули ответные искорки затаенного смеха.

— В первую германскую я тоже повоевал, — сказал он, — и тоже был за границей, в Галиции. Так, веришь, нет, вода даже и та была невкусная. — Он надвинул фуражку совсем на глаза. — Вот, парень, на родине-то и воздух другой — легше дышится. Как зовут?

— Александром.

— Ну вот, а я Алексей. По отцу — Прокопьич. Так-то. Чего же мы стоим? Пошли, что ли, в шалашку. Там не так жарко.

Шалашка была сколочена из тонкого дранья и покрыта драньем же. В ней действительно было прохладно. Ветер гулял в щелях между неплотно сбитых драниц. В шалашке, по обе стороны ее, из конца в конец протянулись наскоро сбитые из тесаных плах нары. На них была набросана свежескошенная трава, местами прикрытая дерюжками или брезентом, а вдоль стен лежали свертки еще не разобранных постелей.

— К своим? — спросил Алексей Прокопьич, выдвигая из-под нар два сундучка: себе и Александру — и усаживаясь на один из них.

— К своим. А скоро поплывем?

— Скоро. Получит команда продукты, и тронемся.

— А у меня нет ничего, — сказал Александр, и ему вдруг стало неловко, что пришел он сюда буквально без всего: и без продуктов, и без постели.

— Ничего, — хладнокровно возразил Алексей Прокопьич, — прокормим. И поспать на чем найдется. Ночью всегда четверо на вахте стоят. Хочешь, ляг сейчас, вздремни.

Александру очень хотелось спать. Вчера перед самым закатом солнца он прилетел сюда на маленьком самолете лесной авиации, и пилот — здесь свой человек — сразу повел его на вечеринку, что справлял леспромхоз, закончив сплотку. Знакомых у Александра здесь не было никого, и настолько неожиданной и быстрой для него оказалась смена впечатлений, что он мало кого запомнил в лицо или по имени. Ночь пролетела, как час, а теперь сон возвращался и одолевал его с диковинной силой.

— Спасибо, полежу.

И, подсунув под голову чей-то сверток, он с наслаждением вытянулся на мягкой, влажной и прохладной траве. Тотчас зазвенело в ушах, и дрема стала ему сковывать руки и ноги.

— А ты чей будешь? — расслышал он еще сквозь горячей волной набегающий сон…

— Прутовых, — едва шевельнулись губы.

— Учительшин! Гляди, а я тебя и не узнал! Возмужал…