На поле овсянниковском<br />(Повести. Рассказы)

Сколько же они, гады, народу поубивали, подумал Борька. А он, телок, все немца, им убитого, вспоминает, все никак от гадливого чувства отделаться не может. Да, по-другому русский человек устроен, чем фашист. Для того убить человека — раз плюнуть. Привыкли, что ли? А у Борьки до сих пор осадок мутный.

И еще, конечно, мучило Борьку: что ребятам за его побег сделают? Хоть и не виноваты они ни в чем, за замком запертым находились, но все же лучше бы было, если не убил он немца насмерть. Тогда Петька бы выкрутился, ушлости у него хватало…

Вечером тронулся Борька… Держал он теперь путь на Хмелевку, про которую дед ему говорил. Молодой Туд обошел, пересек дорогу разъезженную, что в этот Туд вела, и шел частью тропками, частью проселками, частью по целине.

Направление держать было нетрудно — краснело небо на севере, мигало дальними зарницами, и не раз различал Борька многогромные раскаты «катюш». Прибавилось их у нас, значит, раз и на этом участке фронта работают. Ноги болели обмороженные, и шел он, конечно, тяжело. Когда на постое осматривал пальцы, были они все черные, раздутые. К своим попадет, положат его, наверно, в санчасть на недельку. С такими ногами какой он вояка?

Без привала эту ночь он осилить не смог. Забрался в лес, развел костерик и даже подремал немного. Днем-то не вышло ему поспать как следует — ребятишки шумели, старшенький приставал все с расспросами: не встречал ли он его папку на фронте?

К Хмелевке он подходил, когда уже светать начало. Оглядел ее со всех сторон, ничего подозрительного не приметил, но все же к крайнему дому подходил опасливо, тоже огородами. Постучал. Штык на всякий случай приготовил.

— Входи! — ответил молодой мужской голос. Тут струхнул Борька и отступил на шаг. — Входи, входи! Я тебя давно заметил, как ты огородами крался. Не бойся — свои.

Ну, чего делать? Входить или броситься в лес обратно? А, была не была! Напрягся Борька, штык в руке зажал, глаза прищурил и рванул дверь… Навстречу от окошка шагнул к нему парень молодой, в телогрейке черной, в брюках гражданских и в валенках, тоже черных. Остановился — смотрит, Борька тоже глаз не спускает. Так и стоят.

— Ну, чего, долго глаза друг на друга будем пялить? Спрячь штык-то!

— А ты кто? — спросил Борька.

— А ты кто? — улыбнулся парень. — Давай-ка вопросики оставим. Если ночлегу пришел просить, так и говори.

— Хозяин ты, что ли?

— Заместо него буду.

— Понял, — сказал Борька и присел. — Мне только день. Ночью к фронту двинусь.

— А чего к нему двигаться, он сам к нам идет. День, другой, и тут будет.

— Точно?

— По моим разведданным — точно.

— У тебя что, разведка тут налажена?

— А как же. Курить, наверное, хочешь?

— Хочу.

— Завертывай! — Вынул парень газетку и кисет с махоркой.

— С осени здесь?

— Да. Нас тут пятеро приблудных.

— А немцы заходят?

— Заходят.

— И вас не трогают? — удивился Борька.

— В лес тикаем. — Парень засмеялся.

— А если нежданно нагрянут?

— Такого быть не может. Я говорил — разведка налажена. Посты у нас. Дежурим по очереди. Мне о тебе уже давно доложили.

— Во как!

— А иначе не прожили бы и дня.

— Значит, спокойно у вас передохнуть можно?

— Как в санатории. Жрать-то здорово хочешь? Потерпи малость, сейчас хозяйка придет.

— Потерплю.

— Что о войне думаешь?

— Повернулась война. Драпают немцы…

— М-да… — протянул парень. — Мы, пока фронт не услышали, все не верили, что наступают наши. — Помолчав немного, спросил Борьку: — С нашими встретишься, что говорить будешь?

— Расскажу все и в строй проситься буду. Оружие дадут, и в бой.

— Прыткий ты больно. Раз, два, и в дамках, — усмехнулся парень, потом оглядел Борьку. — Пацан ты еще совсем…

— Мне бы винтовочку где-нибудь найти, чтоб своих в полном боевом встретить.

Опять усмехнулся парень, покачал недоверчиво головой:

— Несмышленыш ты… Винтовка у меня есть, да разве в ней дело… — сказал и задумался.

Так они молча и докурили. А потом Борька спросил, чтоб молчание перебить:

— Хорошая хозяйка-то у тебя?

— Э, браток, они все здесь хорошие… Я, почитай, с самой Белоруссии пробивался, так нигде отказу ни в ночлеге, ни в еде не видал… Памятник после войны русской бабе ставить нужно, вот что. А к этой… к этой вернусь после войны, ежели живым останусь… муж-то ее наверняка убитый, а мы с ней хорошо поладили.

— Сам-то откуда будешь? — поинтересовался Борька.

— Костромской я. А кадровую на западе служил. Той осенью, кабы не война, отслужил бы.

Пришла хозяйка, поздоровалась. И вправду на вид приятная. Оглядела Борьку да руками всплеснула:

— Посмотри, Паша, что с головой-то у него!

— Чего? — занедоумевал Борька, ощупывая свою голову.

— Взгляни в зеркало-то, — продолжала хозяйка и, сняв со стены засиженное мухами зеркальце, протянула Борьке.

Взглянул он впервые за много дней на лицо свое, худющее да обросшее, и увидел на ежике волос своих полосу белую, ото лба идущую до самого затылка, — поседел он! И когда, неизвестно. То ли когда в машине немецкой сидел и трепыхался, то ли когда немца душил? Но факт налицо — шла по темному белая полоска.

— Да… — покачал головой парень.

— А ты говорил, пацан я, — улыбнулся Борька.