На полголовы впереди

Эмиль хлопал пробками шампанского. Ангус молниеносно выхватил из духовки свои истекающие соком горячие бутерброды, разложил их по подносам и извлек откуда-то, словно из воздуха, тонкие круглые гренки, на которых лежали ломтики яиц, к этому времени уже очищенных и нарезанных, с черной икрой, побрызганной лимонным соком. Мы небольшой процессией двинулись с кухни – Эмиль и я наливали шампанское, а Оливер и Кейти, умело орудуя серебряными сервировочными щипцами, раздавали тарелочки с закусками по выбору пассажиров.

Нелл, глядя на меня, беззвучно смеялась. Ну и пусть. Я с абсолютно невозмутимым видом наполнил ее бокал, а также бокал Джайлза, который сидел рядом с ней у прохода, готовый к своему выходу.

– Благодарю вас, – томно произнес Джайлз, когда его бокал был полон.

– Рад стараться, сэр, – ответил я. Нелл уткнулась в свой бокал, чтобы не расхохотаться, и сидевшие напротив нее пассажиры ничего не заподозрили.

Когда я дошел до Лорриморов, Занте заметно забеспокоилась. Я налил бокал Бемби и спросил Занте:

– А вам, мисс?

Она украдкой бросила на меня быстрый взгляд.

– Можно мне кока-колы?

– Конечно, мисс.

Я налил шампанского Мерсеру и Шеридану и пошел на кухню за кока-колой.

– Ты должен за нее заплатить, – отрывисто сказала Занте отцу, когда я вернулся.

– Сколько? – спросил Мерсер.

Я сказал, и он расплатился.

– Благодарю вас, – сказал он.

– Не за что, сэр.

Он выглядел каким-то задумчивым, вся его обходительность куда-то исчезла. Занте рискнула бросить на меня еще один боязливый взгляд и, по-видимому, успокоилась, убедившись, что я не собираюсь заводить разговор о нашей встрече над озером. Я ограничился лишь едва заметной почтительной улыбкой, которая не вызвала бы неодобрения даже у ее матери, заметь та ее; однако Бемби, как и Мерсер, казалась чем-то более обычного озабоченной.

Я перешел к следующему столику, надеясь, что ухмылка Филмера и мрачность Мерсера никак не связаны между собой, хотя и опасался, что именно так оно и есть. Сначала в вагоне-ресторане появился ухмыляющийся Филмер, а вслед за ним – мрачный Мерсер.

Когда канапе Ангуса были съедены до последней тающей во рту крошки и всем было налито по второму бокалу, торжественно вышел Зак и приступил к длинной заключительной сцене. Прежде всего, сказал он, следует сообщить, что после тщательного обыска номеров в "Шато" никаких следов драгоценностей Мейвис Брикнелл не обнаружено.

Пассажиры, с готовностью входя в свою роль, принялись выражать Мейвис свои соболезнования. Мейвис с благодарностью их принимала.

В вагон-ресторан сломя голову вбежал Рауль и яростно накинулся на Уолтера Брикнелла, который и без того сидел с обеспокоенным видом. Это уже слишком, громко заявил Рауль. Мало того, что Уолтер совершенно незаслуженно уволил его с должности тренера, – теперь он обнаружил, что Уолтер послал из "Шато" письмо в администрацию скачек, где говорилось, что его лошадь-Калькулятор – не будет выступать от его, Уолтера, имени и что Рауль не будет числиться ее тренером.

– Это несправедливо! – кричал он. – Я готовил лошадь к этим скачкам до последней минуты! Мы с ней выиграли для вас пять скачек. Вы ведете себя нечестно. Это черная неблагодарность. Я буду жаловаться в Жокейский клуб.

Уолтер сидел с каменным лицом. Рауль покричал еще немного, после чего Уолтер сказал, что может делать все, что пожелает: Калькулятор принадлежит ему. Если он вздумает продать лошадь... или подарить ее... это его право, и никому до этого дела нет.

– Вчера вы говорили, – крикнул Рауль, – что если бы у вас не было лошадей, если бы вы не могли выставлять их на скачки, вы бы покончили с собой! Так кончайте с собой! Вы ведь так и собирались сделать?

Все с удивлением и недоверием уставились на Уолтера.

Зак предложил Уолтеру объясниться. Уолтер сказал, что Зака это не касается. Нет, меня касается все, что происходит в этом поезде, сказал Зак.

– Будьте любезны, сообщите нам всем, – потребовал он, – кто теперь будет владельцем Калькулятора?

Нет, никто не имеет права его об этом спрашивать. Однако Мейвис, пребывавшая в полном недоумении, все же спросила. Он ответил ей грубостью, чем вызвал всеобщее недовольство. Поняв это, Уолтер сказал, что ничего не может поделать, он решил избавиться от Калькулятора, и поскольку лошадь принадлежит одному ему, а не Мейвис, она тут ни при чем: Мейвис расплакалась.

Донна вступилась за мать и принялась отчитывать отца.

– А ты молчи, – сердито сказал он ей. – Ты уже натворила достаточно бед.

Пьер обнял Донну за плечи и сказал Уолтеру, что нехорошо так разговаривать с дочерью. Он, Пьер, займет денег и отдаст часть того, что проиграл на ипподроме, а потом станет на этот раз действительно работать, откладывать деньги и выплачивать долги и никогда не позволит Донне взять ни цента у отца, а когда окончательно расплатится, они с Донной поженятся, и помешать им Уолтер никак не сможет.

– О, Пьер, – зарыдала Донна и уткнулась ему в грудь. Пьер, без пиджака, в белоснежной рубашке, обнял ее, стал гладить по голове и выглядел очень мужественным, благородным и заботливым. Зрители одобрительно зааплодировали.