На полпути

В первый момент он был ослеплен ярким светом и оглушен встретившим его шумом. Но шум сразу стих, а глаза его быстро привыкли к свету. Он окинул взглядом столики, покрытые пестрыми скатертями, но все перед ним словно заволокло каким-то туманом. Как будто там в углу сидит Ференц Мок и перед ним бутылка с вином, но возможно ли это? Люди с язвой желудка не пьют обычно вино. А вон два бригадира, животновод… и уйма народа, которого вот уже месяц не видно в поле…

В другом углу за сдвинутыми вместе столами, во главе них, с кривой усмешкой на губах восседал его дядя, Лимпар. Дани видел его совершенно отчетливо, он мог бы, стоя в дверях, пересчитать морщинки на его лице.

Дани направился туда решительным шагом и, отодвинув от стола вместе со стулом какого-то парня, любезно кивавшего головой, не говоря ни слова, сел напротив дяди. Их отделяло примерно полметра. Они смотрели друг другу в глаза пристально, вызывающе.

В дальнем конце трактира кто-то что-то сказал, и снова негромко зажужжали голоса. Трактирщик Давид подлетел к Дани, и через минуту перед ним уже стоял стакан с тремястами граммами вина. Дани залпом выпил его до дна.

Он сразу почувствовал в желудке приятную теплоту и снова вспомнил, что за весь день у него не было во рту ни крошки. Но теперь ему не хотелось есть. Приятно было ощущать эту теплоту перед леденящим кровь прыжком.

— Ба, товарищ председатель! — с хитрой усмешкой протянул Лимпар. — Вы по крайней мере сообщите нам, с каким результатом прибыли. Ну как, выдали вам лоскуток, чтобы заткнуть пробоину в тонущем корабле?

— Я не получил денег, — с холодным спокойствием ответил Дани.

Наступила тишина. Потом поднялся тихий, враждебный ропот.

— Обещали нас поддержать…

— Десять лет обещают, что в кооперативе жизнь будет лучше.

— Зачем мы вступали? Чтоб горе мыкать?

— Пусть нас отпустят на завод. Там я проработаю восемь часов в день, и каждые две недели мне будут отваливать денежки.

— Десять лет обещают, что в кооперативе жизнь будет лучше.

— Десять лет…

— Десять…

Дани почудилось, что слова, сказанные им Драхошу, записали на пленку, а теперь прокручивают ее.

— В кооперативе да, — сказал он. — Там жизнь будет лучше. А у нас пока еще не сельскохозяйственный кооператив, а какое-то мелкое предприятие… При переходе на новый способ производства неизбежно наблюдается упадок… Упадок чего? Общий упадок. И в первую очередь дисциплины… У всех вас есть хлеб. У всех полный достаток. Все получили и наворовали столько, что хватит до нового урожая… Откуда я знаю? В деревне ничего не скроешь. Моя мать, моя честная мать, сказала вчера: «Видишь, не был бы ты председателем, и мы тоже могли бы теперь красть, не хуже других…» Эта зараза в воздухе, как грипп. Хочешь не хочешь — всех заражает. Кто мог позволить себе, когда был единоличником, в октябре носа не показать в поле, а только попивать винцо да отлеживать бока? Десять лет обещают, что в кооперативе жизнь будет лучше, да? Будет ли лучше? Ну конечно, будет, но без вас. Зачем вы вступали в кооператив? Насколько я знаю, никого не заставляли, не били, никого не запугивали. Если бы в нынешнем году все работали так же добросовестно, как раньше, когда были единоличниками, мы бы теперь горя не знали. Вы пытаетесь тремя способами выжать все возможное из кооператива: во-первых, бездельничаете, во-вторых, воруете, в-третьих, хотите сорвать побольше с государства… Здесь никто не имеет права нападать на кооператив, здесь никто не имеет права считать себя обманутым…

— Только я!

Этот злобный выкрик, точно удар топором, прервал страстную речь Дани. Он посмотрел на дядю. Тишина сгустилась, как воздух, насыщенный газом.

— Да, только вы, — подтвердил Дани.

Лимпар невольно выпрямился и, окинув взглядом трактир, сказал:

— Когда в нашей деревне еще не было ни слуху ни духу о кооперативе, но мы уже поняли: нам от него не отвертеться, мы с моим дорогим племянничком договорились, что он станет председателем кооператива, а я буду ведать там всяким добром. Что мы не уступим такой добычи коммунистам, как сделали это после сорок пятого года. Но мой дорогой племянничек не сдержал своего слова и меня прогнал.

Ференц Мок подумал: «Неужели это правда?»

Люди в трактире были потрясены: значит, их водили за нос, и обманывал их не один человек, а несколько. И теперь они не знали, кем возмущаться: Лимпаром или Мадарасом. И они возмущались и тем и другим.

— Да, я прогнал вас, — подтвердил Дани. — Но за что? — Лицо его было каменным, полным решимости, глаза сверкали холодным блеском. — Пусть он скажет, за что я его прогнал, а то он не выложил всего до конца.

Лимпар засмеялся наигранным, истерическим смехом. Его пугало каменное, полное решимости лицо племянника, которое он видел перед собой на расстоянии не более метра. Он долго смеялся грубым хриплым смехом, сипел, как пустой сифон.

— За что? Он еще спрашивает? — Лимпар посмотрел на Дани. — Сам воспользовался мной как ступенькой на лестнице, ведущей к председательскому месту. А как только пролез в начальство, сразу забыл, кто подставлял ему спину.

— Скажите, почему я вас прогнал!