На полпути в ад

— Тридцать четыре? — повторил я. — Что тридцать четыре?

— Бедра, — объяснил он. — Тридцать четыре… двадцать пять… тридцать пять… Господи, само совершенство!

— Слушайте, — сказал я. — По-моему, вы перегрелись. Кроме голубей, тут никого нет.

— Посмотрите, как они летят, — показал он. — Корсеты и пояса — это моя стихия. Любой размер определю на глаз. Я был на всемирной выставке. Танцующую голубку я узнаю с одного взгляда, друг мой, даже если она и не танцует! А эта — вон какая танцовщица! Какая прелесть! Какая конфетка! Господи, да это же сама танцующая Венера! Смотрите, они улетают!

— Точно! — подтвердил Дэнни. — Да еще выстроились, будто правительственный самолет сопровождают.

— Извините, пожалуйста. — Раймер встрепенулся. — Я этого так оставить не могу. Чтобы эта прекрасная дама-невидимка вот так улетела из моей жизни — ни за что.

С этими словами он подскочил и начал карабкаться за голубями, а те полетели еще быстрее. Застыв от удивления, мы увидели, как он споткнулся, упал, снова подхватился и со всех ног кинулся за улетающими птицами. Вскоре он исчез за маленьким кряжем.

— Когда-нибудь видали такое? — изумился Дэнни.

— Погоди, — остановил его я. — Он ведь может сорваться с утеса. Я побегу ему наперерез. А ты давай за ним, если он свернет в другую сторону.

Я поспешил к краю утеса, но Раймера нигде не было видно. Прождав довольно долго, я увидел, что снизу ко мне карабкается Дэнни.

— Лежит под скалой, бедняга, — сообщил он. — Совсем бездыханный, сердце еле бьется, а сам все бормочет свои цифры, будто святой отец молитву по четкам читает, да все что-то замеряет руками, будто рыбак какой, и плачет, как дитя малое. Что же это он, ваша честь, ума совсем лишился, или привиделось такое, чего и не представишь?

— Наверное, перегрелся на солнце, — предположил я. — Давай-ка отвезем его домой.

Осторожно ступая, мы спустились туда, где лежал Раймер. На него было жалко смотреть.

— Я все испортил, — сокрушался он. — Никакого подхода. Кинулся на нее как сумасшедший. Что она обо мне подумает!

— Поплыли домой, — сказал я.

В молчании мы погребли к большой земле. Когда вылезли на берег, он оглянулся на остров.

— Если бы она мне позволила! — В голосе его звучало неподдельное огорчение. — Хотя бы позволила объяснить!

— Идите к себе в номер, — сказал я, — и прилягте.

— Я и сам этого хочу, — признался он. — Ни на что другое сейчас не способен.

Он провел в номере весь день, и весь следующий, и следующий. На третий день я ненадолго отлучался. Вернувшись, спросил Дойла, все ли в порядке.

— Какой тут порядок, — сказал Дойл, — если он все причитает, как плакальщица над покойником. Я прислушался, стоя у основания лестницы.

— Ничего страшного, — успокоил я его, возвратившись. — Это он на свой манер песню перепевает: "Слиты воедино день и ночь". У этой песни хороший конец. Чувствую, он вот-вот очухается.

И правда, вскоре мы услышали на лестнице его шаги. Он был в превосходном расположении духа, словно вся скопившаяся за эти дни энергия вышла наружу.

— Боюсь, приятель, — заговорил он, — последние два-три дня я давил на вас мертвым грузом. Да, брат, подкосила она меня под корень, и это святая правда. Лежал как бревно, из головы все мысли прочь. Мистер Дойл, пожалуйста, отыщите мне побольше тростника или ивовой лозы, и пусть ваш Дэнни поможет мне построить маленькую западню, я уже придумал какую. Я заговорщицки подмигнул Дойлу, и он внимательно выслушал все просьбы Раймера.

— Поняли, что я задумал? — спросил меня Рай-мер. — Сделаю клетки двух типов, ловушки для птиц, какие мы делали на Среднем Западе, когда я был мальчишкой. В маленькую положу немного вареного зерна. Это для голубей. А большая ловушка будет для нее.

— А какая приманка? — поинтересовался я.

— Она ведь женщина, — пояснил он. — Божество, если угодно, но все-таки femme [43]. — С этими словами он вытащил из кармана кожаный футляр, открыл его, и нашим взорам предстали очень красивые маленькие часики, оправленные бриллиантами. — Купил в Париже, — скромно сообщил он. — Думал подарить одной молодой даме в Кливленде. Бедра, правда, у нее тридцать шесть. А здесь: тридцать четыре, двадцать пять, тридцать пять! Это и будет моя приманка. Она обязательно соблазнится. Как только она берет часики — тяну за веревочки, и все остальные голуби, черт их дери, оказываются в одной клетке, а она — в другой. Тут уж ей придется меня выслушать. Нет, нет, ничего безнравственного, вы не думайте. Я хочу предложить этой маленькой даме стать миссис Томас П. Раймер.

— Но если вы ее не видите… — начал я.

— Погодите, — перебил меня он, — я еще приглашу фотографов из студии "Макс фэктор", пусть ее снимают, это будет подлинная красота, да еще в цвете, понимаете? Это будет… — повторил он и вдруг запел первые строчки американского гимна. — Я думаю, патриотизм здесь вполне уместен. — Продолжая петь, он направился к сараю, и до конца дня оттуда доносился стук молотка.