На полпути в ад

По своему складу и темпераменту мосье и мадам Дюпре вполне заслужили вдыхать пряный аромат духов; супругов, однако же, на протяжении целых двадцати лет преследовал унылый запах мебельного лака. Причиной такой несправедливости была безумная — и не на чем не основанная — ревность мужа к жене и жены к мужу, которая и вызвала у обоих преждевременное умерщвление плоти.

Мосье мучился ревностью, ибо подозревал, что мадам вышла за него замуж не без некоторого сожаления. Что же касается мадам, то она ревновала мужа по той же причине, по какой скряга не доверяет слуге, которому изрядно не доплачивает. Впрочем, у нее для ревности некоторые основания были: в те редкие случаи, когда супруги Дюпре отправлялись в кафе, муж искал глазами свежий номер "La Vie Parisienne" [14], и если его внимание привлекала какая-нибудь пикантная фотография, он подолгу не сводил с нее глаз. Отсюда — чинная обстановка их парижской квартиры; отсюда же — еженедельный обряд натирания мебели терпким лаком — оплотом респектабельности и пуританского смирения.

Но сегодня к запаху лака примешивался и запах лекарств: мадам Дюпре умирала от самого заурядного воспаления легких. Ее супруг сидел у постели умирающей, то и дело прижимал к совершенно сухим глазам носовой платок и мечтал выкурить сигарету.

— Дорогой, — едва слышно проговорила мадам Дюпре, — о чем ты думаешь? Я же сказала: "Перчатки надо покупать у Паскаля. Там не такие дикие цены… " — Дорогая, — ответил мосье Дюпре, — извини, я ударился в воспоминания. Помнишь, как мы всюду ходили вместе, — ты, я и Робер? Это было еще до его отъезда на Мартинику, до нашей свадьбы. Боже, как мы дружили! Мы поделились бы друг с другом последней сигаретой!

— Робер! Робер! — прохрипела мадам Дюпре. — Как бы я хотела, чтобы ты пришел на мои похороны… И тут мосье Дюпре вдруг осенило.

— Господи! — вскричал он, хлопнув себя по колену. — Так значит, это был Робер?!

Мадам Дюпре не ответила, только слабо улыбнулась и отошла в мир иной. Ее муж, придя в некоторое замешательство, чмокнул пару раз покойную в лоб, после чего повалился было у кровати на колени, но тут же встал, потирая ушибленную ногу. "Двадцать лет! — пробормотал он, украдкой бросив взгляд на зеркало. — Надо дать знать доктору, нотариусу, гробовщику, тетушке Габриэле, кузенам, Бланшарам. Придется идти в мэрию. А ведь там не покуришь. Можно, конечно, покурить и здесь, но придут люди, почувствуют запах табака и скажут, что я непочтительно отношусь к покойникам. Может, буквально на пять минут спуститься на улицу? В конце концов, что такое пять минут после двадцати лет совместной жизни!" Мосье Дюпре спустился по лестнице, вышел из подъезда и, полной грудью вдохнув нежный вечерний воздух, закурил долгожданную сигарету. После первой же затяжки его полное лицо расплылось в блаженной улыбке.

— Ах, бедный мосье Дюпре! — воскликнула, вынырнув из своей каморки, консьержка. — Как себя чувствует мадам? Бедняжка очень страдает?

Мосье Дюпре сообразил, что блаженная улыбка и дымящаяся сигарета никак не вяжутся с болью утраты и объяснить консьержке, что его супруга скончалась всего несколько минут назад, будет нелегко.

— Благодарю вас, — сказал он. — Сейчас она не страдает. Она… спит.

Консьержка с оптимизмом смотрела в будущее.

— Может, еще и поправится, — обнадежила она мосье Дюпре. — Ведь мадам родом из Анжера. Вы же знаете пословицу о женщинах из Анжера…

Консьержка еще долго что-то говорила, но мосье Дюпре ее не слушал. "Пойду наверх, — подумал он, — и сделаю печальное открытие. А потом вернусь и с более подобающим видом сообщу о случившемся этой старой корове. Господи! А ведь мне еще идти к доктору, нотариусу, заниматься похоронами, сообщать печальную весть родственникам… Сигарета уже кончилась, а я даже не заметил, как ее выкурил. Во всякой цивилизованной стране скорбящего вдовца не обременяют хлопотами".

Консьержка удалилась, но наверняка ненадолго, скоро она вновь пойдет на него в атаку. Мосье Дюпре захотелось выкурить еще одну сигарету, но на покое, чтобы окончательно прийти в себя. Он так нервничал, что ему было совершенно необходимо зайти в какое-нибудь маленькое кафе, пропустить стаканчик перно, подышать целебным воздухом парижских кабачков — куда более ароматным, чем мебельный лак.

"Сигарету, стакан перно, — размечтался мосье Дюпре, — а потом сытный ужин. Ну, а после ужина грех не выпить рюмку коньяка: его даже врачи рекомендуют, ведь он полезен для пищеварения. Но что такое одна рюмка коньяка?" "Могу ответить, — сказал мосье Дюпре, обращаясь к пробегавшей мимо собаке. — Первая рюмка носит чисто утилитарный характер. Ее можно сравнить с красавицей, целиком посвятившей себя служению людям, уходу за больными, например. Все это, конечно, прекрасно, но хочется познакомиться с сестрой этой красавицы. Она-то и есть вторая рюмка коньяка: сестре она ничем не уступает, зато, в отличие от нее, всегда готова предаться невинным забавам… Двадцать лет!" И мосье Дюпре поднялся наверх за шляпой.