На помощь, Дживс! Держим удар, Дживс!

– В смысле, что у меня теперь на многое открылись глаза. Я получил хороший урок. Теперь мне понятно, как можно ошибиться, навешивая на ближнего ярлык отпетого негодяя только потому, что он ведет себя как отпетый негодяй. Приглядись внимательнее – и увидишь человечные черты там, где менее всего ожидаешь.

– Весьма глубокое наблюдение, сэр.

– Возьмем, например, сэра Уоткина Бассета. Со свойственной мне опрометчивостью я занес его в разряд законченных злодеев, в которых нет ничего человеческого. И что же мы видим? Оказывается, и он может проявить великодушие. Загнав Бертрама в угол, он против ожидания не стал его добивать, он, карая, не забыл о милосердии и отказался от судебного преследования. Я тронут до глубины души тем, что под его отталкивающей оболочкой скрывается золотое сердце. Дживс, почему у вас вид как у надутой лягушки? Разве вы со мной не согласны?

– Не вполне, сэр, – в той части, где вы приписываете снисходительность, проявленную сэром Уоткином, исключительно его душевной доброте. Он руководствовался совсем иными побуждениями.

– Не понял, Дживс.

– Мне пришлось выдвинуть условие, чтобы вас освободили, сэр.

Я совсем запутался. По-моему, малый начал заговариваться. А какой прок от камердинера, который несет околесицу!

– Что вы хотите этим сказать? Условие чего?

– Моего поступления на службу к сэру Уоткину, сэр. Мне следовало упомянуть, что во время моего пребывания в Бринкли-Корте сэр Уоткин был настолько добр, что высоко оценил усердие, с которым я выполняю свои служебные обязанности, и предложил мне расстаться с вами и поступить к нему. Я принял предложение сэра Уоткина, но при условии что он вас освободит.

Полицейский участок в Тотли находится на главной улице, и оттуда, где мы стояли, были видны лавки мясника, булочника, бакалейщика, а также трактир, где торговали табаком, пивом и спиртными напитками. Когда до меня дошел смысл того, что сказал Дживс, мясник, булочник, бакалейщик и трактирщик задрожали и задергались у меня перед глазами, будто в пляске Святого Витта.

– Вы от меня уходите? – с трудом проговорил я, не веря собственный ушам.

У Дживса чуть дрогнули уголки губ. Он словно бы собрался улыбнуться, но потом, понятное дело, раздумал.

– Временно, сэр. Полагаю более чем вероятным, что по прошествии недели или около того между сэром Уоткином и мною объявятся некие расхождения во взглядах, в результате чего я буду вынужден отказаться от места. И если к этому времени вы еще не обзаведетесь новым камердинером, я с радостью вернусь к вам в услужение.

Теперь я все понял. Значит, это была хитрость, и, уверяю вас, весьма удачная. Мозг Дживса, разросшийся благодаря постоянной рыбной подпитке, нашел решение, приемлемое для всех сторон. Туман, застилавший мне глаза, рассеялся. Мясник, булочник, бакалейщик и трактирщик, приторговывающий табаком, пивом и спиртными напитками, перестали дрожать и дергаться, как эпилептики, и status quo был восстановлен.

Бурный поток чувств захлестнул Бертрама.

– Дживс… – сказал я. Голос у меня срывался, но что поделаешь – мы, Вустеры, всего лишь люди. – Вам нет равных. Там, где прочие ждут указаний, вам ведомо все наперед, как сказал один поэт. Не знаю даже, чем мне вас отблагодарить.

Он, по обыкновению, тихо кашлянул, как далекая овца.

– В вашей власти вознаградить меня, сэр, если вы будете столь добры.

– Говорите, Дживс. Просите все, чего пожелаете. И полцарства в придачу.

– Если бы вы могли расстаться с вашей тирольской шляпой, сэр…

Мне давно следовало понять, куда он клонит. Овечье перханье должно было меня насторожить. Но я потерял бдительность, и этот удар чуть не сбил меня с ног. В первую минуту я, признаться, даже пошатнулся.

– Не кажется ли вам, что вы зашли слишком далеко?

– Я лишь внес предложение, сэр.

Я снял шляпу и остановил на ней свой взгляд. В лучах утреннего солнца она вся заиграла – такая голубая, с розовым пером.

– Вы отдаете себе отчет в том, что разбиваете мне сердце?

– Мне очень жаль, сэр.

Я вздохнул. Но как известно, Вустеры умеют держать удар.

– Хорошо, Дживс. Так и быть.

Я отдал ему шляпу. Ну прямо родной отец, который скрепя сердце выбрасывает из саней любимое дитя, чтобы отвлечь бегущую за ним по пятам волчью стаю, – так принято, я слышал, поступать зимой в России. Но что поделаешь?

– Дживс, вы намерены сжечь мою тирольскую шляпу?

– Отнюдь нет, сэр. Я подарю ее мистеру Баттерфилду. Он считает, что она ему поможет в деле обольщения.

– В каком деле?

– Мистер Баттерфилд ухаживает за одной вдовой из здешней деревни, сэр.

Признаться, я был удивлен:

– Но ведь ему прошлым летом исполнилось сто четыре года!

– Да, сэр, годами он стар, но…

– …молод душою?

– Совершенно верно, сэр.

Сердце у меня растаяло. Я больше не думал о себе. Мне пришло в голову, что, к сожалению, приходится уезжать, не оставив Баттерфилду чаевые. Так пусть шляпа послужит ему возмещением убытка.

– Хорошо, Дживс, вручите ему эту шляпу. И пожелайте ему от меня удачи в сердечных делах.

– Непременно так и сделаю. Благодарю вас, сэр.

– Не за что, Дживс.