На пороге

Алеше их жаль, но он думает: "Это скоро пройдет...".

Леля садится к нему на кровать и устало приникает головой к его груди. Сима у изголовья опускается на ковер и гладит Алешину руку теплой атласистой ручкой...

-- Мои девочки... -- нежно говорит Алеша. -- Как я вас люблю!.. Только не плачьте. Мама, не надо плакать...

Он просит об этом так трогательно, что у всех трех глаза наполняются слезами. Они глотают их и крепятся, а Алёша, мечтательно улыбаясь, тихо рассказывает им о том, что он думал о своем ребенке и какими видел во сне его и маму-Лелю...

Лампа тихо поет и мягким желтым светом заливает всю комнату. Алеша с удивлением и странным любопытством смотрит по сторонам на стены, лампу, окно, переводит глаза на бледные, грустные и красивые лица Лели и Симы, на лицо матери, в котором он только теперь, после долгого времени раздора и взаимного озлобления, узнает доброе, любящее лицо матери, всегда скрывавшееся от него под маской светской холодности или искаженное раздражением и злостью. И на все это он смотрит так, как будто видит в первый раз или только теперь хорошо рассмотрел и понял -- и оттого все стало ему так близко, мило и дорого...

Алеша умолкает и думает: "Отчего только перед смертью можно все понять и оценить?.. Как хороша была бы жизнь, если бы понимание это приходило раньше и если бы человек уже рождался с ним. А без него часто совершенно бесплодными, незамеченными и неоцененными проходят лучшие минуты жизни, и все ждешь и смотришь вперед поверх жизни и пропускаешь самую жизнь..."

Мысли путаются, расплываются в каком-то неясном тумане... Он закрыл глаза... через минуту открыл их, посмотрел на дремавших около него Лелю, Симу, мать... Веки снова опустились на глаза... Он тихо, глубоко уснул...

VIII.

Ночью, во сне, Алеша вдруг почувствовал приближение чего-то большого, тёмного, страшного. Оно надвигалось на него громадной, бесформенной, тяжелой массой, отчего ему становилось трудно дышать и сердце сжималось от тоски, Вот оно подошло вплотную к нему, навалилось на его грудь, придавило ее так сильно, что у него оборвалось дыхание, и в груди стало больно, словно там засел и медленно поворачивался во все стороны обоюдоострый нож. Он успел только крикнуть:

-- Леля! Леля!..

Как железными клещами, ему сдавило горло, он задыхался и рвал на груди и на шее рубашку, которая, казалось, мешала дышать... В глазах темнело, и в этой черной темноте мелькали огненные искры...

Леля испуганно вскочила с дивана, на котором она прикорнула вместе с Симой, подбежала к нему, -- но он уже не узнавал ее и смотрел на нее дикими, мучительными глазами. Грудь его и все тело потрясались от стеснённого дыхания и клокотания в лёгких, глаза наливались кровью и как будто вылезали из орбит, лицо синело и становилось страшным, а изо рта била окровавленная пена...

Леля не своим голосом вскрикнула и упала замертво у постели...

Весь дом поднялся на ноги. Сима хлопотала около Лели в соседней комнате; ей с трудом удалось привести ее в чувство, но к Алеше она больше не пускала ее. Леля плакала и уверяла, что она больше не испугается и перенесет все муки, лишь бы только быть около Алеши. Сима держала ее в своих руках, сидя с ней на постели, целовала ее и, плача, повторяла:

-- Леля, милая... не надо... не надо...

А Леля билась, как подстреленная птица, рыдала, ломала пальцы и рвалась из рук Симы с упорством безумия и отчаяния. Потом обессилела, покорилась, притихла, беззвучно плача и дрожа всем телом... Вдруг послышался долгий, глухой стон Алеши... Леля снова вся затряслась, рванулась, вскочила с постели и хотела бежать, -- но силы оставили ее, она подняла руку к глазам, пошатнулась -- и опять упала бы, если бы Сима не подхватила ее...

Отец поехал за доктором. У постели Алеши сидела мать, беспомощно хватаясь за его руки, одеяло, не зная, что делать. Слезы бежали по её сморщенным щекам и падали на колени; губы дрожали, и она только повторяла:

-- Алеша... сын мой...

В раскрытых дверях толпились слуги, крестились, говорили шёпотом. Кто-то из них сказал:

-- Кончается...

Кто-то ответил:

-- Царство небесное...

Приехал доктор, заспанный, недовольный, с всклокоченными от сна бородой и волосами. Он взглянул на больного и обвел всех серьезными глазами.

-- Это -- агония, -- сказал он и развел руками: -- ничего нельзя сделать... Впрочем...

Он присел к столу и прописал подкожное впрыскивание из морфия.

-- Это облегчит его страдания. Завтра я еще буду у вас...

Он спешил поскорее уйти, потому что все смотрели на него с надеждой, а он ничего не мог сделать...

За всю ночь никто не сомкнул глаз. Все толпились в Алешиной комнате и не знали, что с собой делать. Бродили по комнате, подходили к Алеше, садились, вставали, ломали пальцы. Или приникали у стен и в креслах и вдруг сразу затихали, -- и тогда слышались глухие, рвущие за душу стоны Алеши, царапанье ногтями по одеялу, скрежет зубов и трудное, свистящее дыхание...