На пороге Нового Завета

Философия, которая приблизила эллинов к вере в Единого, вызвала наибольшие симпатии Филона. Он высоко ценил "Изречения семи греческих мудрецов", восхищался "дивной мудростью Сократа", называл Платона "величайшим", а орден пифагорейцев- "священным"(16). Все они, по мнению Филона, руководились разумом-этим драгоценнейшим даром Провидения. Александриец не мог себе представить, чтобы разум как таковой оказался враждебным вере.

Последним достижением разума в эпоху Филона была греко-римская наука о познании и бытии. Ее анализу и посвятил философ свои первые сочинения. В них он менее всего оригинален, и поначалу они кажутся простыми компиляциями. Но это лишь поверхностное впечатление. В подобных случаях важны не отдельные части здания, а то целое, которое они составляют.

Платонизму Филон был обязан больше всего. Он настолько вжился в идеи и слог прославленного эллина, что один современник говорил: "Либо Платон филонствует, либо Филон платонствует". По примеру Посидония, Филон хотел увязать "идеализм" Академии с учением Стои. Кроме того, у него немало заимствовано из пифагорейства, у Гераклита и Аристотеля. При этом Филон вовсе не считал себя заблудившимся в дебрях систем. Он искал у всех философов мысли, подтверждающие его собственные догадки; дорожа не школой, а истиной, он не стремился быть "чистым" стоиком или перепатетиком. Труды Филона-не беспорядочный эклектизм эрудита, это попытка привлечь арсенал античной философии для постройки нового миросозерцания.

Однако, бороздя во всех направлениях холодные воды метафизики, Филон понял, что одно умозрение не служит надежным компасом. Слишком много спорного и противоречивого обнаружил он в выводах философии, слишком сильно расходились между собой жрецы разума. "Конечным актом знания, - писал Филон,-является уверенность в том, что мы ничего не знаем" (17). Разум имеет пределы своих возможностей. Следовательно, "мы должны примириться с тем, что собственными силами можем найти лишь отблеск истины среди хаоса вероятностей" (18). Если бы нашим орудием был только интеллект, горизонт наш остался бы навсегда суженным.

Но есть и иные пути познания. Рациональная метафизика, по выражению Филона,-не более чем служанка, подобная библейской Агари, настоящая же госпожа мудрости обитает по ту сторону рассудочных спекуляций*. Слово мудрости содержится в Священном Писании, к которому и должен обратиться человек за решением центральных вопросов бытия.

----------------------------------------------------------------------

* Этот взгляд нашел отражение в средневековом определении философии как ancilla theologiae (служанка богословия)

Филону, вероятно, не раз приходилось слышать удивленный вопрос: как он, культурный, образованный человек, "эллин" по воспитанию, может совмещать в своей голове науку и "варварские суеверия" восточных книг? Отвечая на это, философ хотел показать, что в Библии заключено возвышенное божественное учение, хотя смысл его подчас и скрыт от греков. Если же они дадут себе труд проникнуть в Писание, то найдут в нем нечто большее, чем у философов, и много созвучного с их самыми глубокими идеями.

В наши дни замысел Филона перевести Библию на язык отвлеченных понятий могли бы назвать "демифологизацией", превращением образов в идеи. В своем эксперименте он действовал как миссионер и апологет, и не его вина, что поставленную задачу ему не удалось осуществить полностью. Александрия не знала другого толкования Библии, кроме аллегорического (19). С богословской точки зрения тогда оно было самым плодотворным, ибо ни ессеи, которые выискивали в Писании намеки на свою секту, ни раввины-галахисты, которые извлекали из него в основном практические правила, ни теологи, понимавшие его дословно (Филон называл их "софистами буквоедства"), не в состоянии были дать никакого вразумительного комментария.

В глазах Филона аллегорический метод был "мудрым архитектором", позволявшим возвести стройный храм библейской философии. Кое в чем экзегет опирался на раввинские мидраши и "предания старцев", но в основном следовал за Аристобулом и стоиками. Исследователи отмечали, что даже у апостола Павла обнаруживается большая зависимость от традиции законников, чем у правоверного иудея Филона.

Полагают, что Филон проводил в александрийской синагоге своего рода катехизические беседы, которые и легли в основу цикла его книг, посвященных Пятикнижию (20). Он успел закончить лишь тома, изъясняющие Бытие и часть Исхода, но и в них взгляды философа представлены достаточно ясно.