На пороге трона

Ария была кончена. Пассека также наградили дружными аплодисментами, причём особенно усердствовал сэр Уильямс. Великая княгиня поблагодарила Пассека в лестных выражениях, но с такой равнодушной и рассеянной миной, что её похвалы отзывались простой светской любезностью. С тою же рассеянностью стала она перелистывать партитуру дальше, но не успела выбрать новый отрывок, как в прихожей послышались громкие голоса, топот ног, и в гостиную вошёл великий князь, окружённый своими голштинскими офицерами.

На Петре снова был его голштинский мундир с анненской лентой и звездою. Он, как и прочие офицеры, отстегнул круглый воротник и шарф, принадлежности полной формы. Однако платье и высокие сапоги вошедших носили явные следы лагерной пыли. Лицо великого князя сильно раскраснелось, его походка была нетверда ещё более обыкновенного, а в глазах отражалось беспокойное волнение. С правой руки его сопровождал генерал фон Ландеров, с левой — майор Брокдорф; всех остальных мужчин, следовавших сзади, по их осанке и манерам можно было принять за простых солдат и унтер-офицеров, если бы у них на погонах не было отличительных признаков их чина и если бы они не находились в свите великого князя.

При входе Петра и его приближённых в комнате, наполненной ароматом цветов и тонких душистых эссенций, распространился своеобразный запах, представляющий смесь табачного дыма и винных паров и свойственный преимущественно только гостиницам и пивным заведениям. Почувствовав его, великая княгиня как будто невольно поднесла на минуту к своему лицу надушенный платок.

Собравшееся общество поднялось и приветствовало великого князя низким поклоном; однако на всех лицах довольно ясно отразились досада и сожаление, которые были вызваны как перерывом музыки, так и помехою интимным беседам втихомолку.

Великая княгиня сделала несколько шагов навстречу своему супругу. Тот приветствовал её коротким наклоном головы, тогда как голштинские офицеры старались, согласно этикету, отпускать комплименты, чем подавали повод молодым девицам к неудержимой весёлости, которую те скрывали под своими веерами.

Великий князь обвёл взглядом комнату и обменялся коротким дружеским поклоном с графинею Елизаветою Воронцовой.

— Мы — я и мои товарищи — были в нашем погребке, — сказал он после того, — в настоящем погребке, который я велел устроить в саду; мы угощались там превосходным пивом, славным пуншем и курили табак, как подобает добрым солдатам после службы. Вот почему не пришли мы сюда слушать вашу музыку, сударыня. Но у нас была своя музыка... Мы распевали голштинские песни... Генерал Ландеров неистощим по части сочинения новых забавных стихов... О, мы славно повеселились! Не так ли, господа? — воскликнул он с громким хохотом, обращаясь к голштинским офицерам.

Те ответили возгласом шумного веселья, причём старались наглядно своими ужимками и движениями показать, как превосходно позабавились они в кабачке с го высочества.

   — Да, да, — продолжал Пётр, — мы ничего здесь не потеряли, и, пожалуй, наша музыка была получше вашего французского треньканья; нам недоставало, конечно, только дамского общества, — прибавил он с некоторой иронической любезностью, — но об этом мы позаботимся на будущее время. Когда мы соберёмся снова, я приглашу свою супругу со всеми этими дамами и уверен, что они повеселятся на славу среди немецких солдат в немецком кабачке.

Полуподавленный, как будто невольный возглас радостного сочувствия послышался в рядах придворных дам, и когда Пётр поспешно взглянул в ту сторону, то встретился с мрачным и страстным огнём устремлённых на него глаз графини Елизаветы Воронцовой. Вслед за тем она потупилась и как будто задрожала, словно испуганная взрывом своего чувства, который вдобавок ныл жестоким нарушением этикета и вызвал строгий взгляд княгини Гагариной.

Между тем Екатерина холодно и спокойно сказала:

   — Я слишком давно покинула Германию и слишком сроднилась с моим русским отечеством, чтобы понимать немецкие нравы и находить удовольствие в немецких развлечениях.

Хотя шёпотом, но довольно внятно, русские кавалеры выразили своё одобрение этим словам великой княгини.

Пётр покраснел с досады и заговорил с бессвязной поспешностью, как с ним бывало всегда в минуту гнева.

   — Ну, если немецкая принцесса и владетельная голштинская герцогиня не любит немецких нравов, то, пожалуй, найдутся русские дамы, которым будет приятно общество соотечественников их великого князя и которые после того всегда будут для нас желанными гостьями. — При этих словах его взоры снова встретились с глазами графини Елизаветы Воронцовой; потом он воскликнул: — А теперь мы все чертовски проголодались. Итак, за стол!