На пороге великих тайн

— Конечно, это трудный вопрос: как учить? Но я не совсем согласен с вами, Валентин Павлинович. Дело не только в отборе информации внутри данного предмета. Смотрите, что получается. Из геологии родилось уже несколько десятков разных дисциплин. Ваша геология — это теперь просто введение в науки геологического цикла. Нельзя же всех геологов учить всему. Я вот, например, всю жизнь занимаюсь сейсмикой Земли — землетрясениями. Зачем мне подробно знать палеонтологию, палеоботанику? А из-за этой самой палеонтологии меня в свое время чуть-чуть из Горного института не выгнали. И даю вам слово, Валентин Навлинович, после того как я сдал палеонтологию, а фауну[1] в руках не держал. А сдавал ее девять раз. Восемь — у нас в Горном, и девятый — в университете; только на девятый раз удалось.

— Это как же понимать, — поднял седые брови Шалфеев, — в университете легче спрашивали или вы к девятому разу все премудрости постигли?

— Считайте, что в университете мне просто повезло. А в Горном девятый раз уже не мог сдавать. Конфликт у меня с нашей палеонтологичкой получился на почве морского ежа… Понимаете, пришел я сдавать экзамен восьмой раз. Она дает мне целую коробку ракушек. Определил я как будто все правильно, кроме одного образца. А с этим образцом никак. Замусоленный серый камень. Ничего примечательного, только одно углубление вроде пупка посредине. Вертел я его, вертел, ничего в голову не приходит… Ляпнул что-то невпопад. Она, конечно, руками всплеснула и как завопит: «Позор, позор, ежа, молодой человек, по анальному отверстию узнать не могли! Уходите, сейчас же уходите и не приходите, пока не научитесь всему как следует!» Я зачетку взял — и к двери. А палеонтологичка мне вслед кричит: «Постойте-ка, молодой человек, подождите, а как ваша фамилия?» Я человек горячий, а тогда еще горячее был. Очень обиделся. Понимаете, требует, чтобы я по какой-то дырке морского ежа узнал, а сама фамилию запомнить не может, хотя восьмой раз к ней прихожу. Оглянулся я от двери и говорю: «Узнайте, говорю, по анальному отверстию». Дверью хлопнул и пошел. Потом пришлось палеонтологию в университете сдавать.

— Злодеи вы, — сказал, трясясь от беззвучного смеха, Шалфеев. — Все вы злодеи! Разве можно так? Своему преподавателю. Да еще даме! Она же вам добра хотела.

— Гм, — заметил Закир не очень уверенно.

— Экзаменовать надо при помощи электронных машин, — объявил Гошка. — Вот тогда будет объективно…

— Ну уж это вы оставьте, — снова заволновался Валентин Павлинович, — никто лучше самого лектора не проэкзаменует…

— Смотря какой лектор, — возразил Гошка. — Вы, например, хорошо экзаменуете. Вам сдавать легко.

— Легко?

— Ну да. Меньше тройки не ставите.

— А я и не придаю большого значения ответам на экзамене, — прищурился Шалфеев. — Если вижу, что человек мыслит, если чувствую, что зажегся в нем священный огонь поиска нового, тот огонь, который рано или поздно увлечет его к порогу великой тайны, я…

— Вы ставите ему тройку.

— Пятерку, Гоша. Тройку тем, кто повторяет как попугай слова учебника.

— Слушаю вас и удивляюсь, — сказал вдруг Пахарев. — Все вы — и вы, Валентин Павлинович, и Закир, и Георгий Мартынович — как-то формально подходите к задачам педагогики. Объем материала, рациональный отбор, классическая лекция или гипноз, живой экзаменатор или электронная машина — ведь не в этом же главное. Главное — воспитать настоящего человека, здраво мыслящего работника, умеющего, понимаете, умеющего делать конкретные вещи. И вот воспитать стоящего человека в нашей нелегкой профессии, как и в каждой профессии, впрочем, — это самое трудное. А воспитать настоящего ученого еще труднее! Вы, конечно, можете возразить, что настоящие ученые складываются сами. Бесспорно, очень многое зависит от личных качеств. Но это уже потом, когда человек выйдет на столбовую дорогу науки, а вначале… Вот тут и приходится думать о воспитании… Опыт и, главное, пример учителей и товарищей бесконечно важны.

В конце концов именно окружение формирует человека. И если среди нас еще вырастают карьеристы и прохвосты, в этом виноваты в первую очередь мы сами. А плохой человек не может быть хорошим ученым. Тот, кто способен принести в жертву личной выгоде своего товарища, пожертвует и судьбой открытия, и самой наукой. Вот так! И никакие электронные машины не спасут положения. Люди должны воспитывать людей. Хорошие люди — хороших людей. Мне кажется, в этом главный смысл педагогики, особенно новой педагогики. Понимаете, в воспитании определенных качеств: качеств нового человека и ученого новой эпохи. А в недалеком будущем учеными будут все или почти все…

— Каждый преподаватель ведет по мере сил воспитательную работу, — осторожно заметил Шалфеев.