На посошок

— Входите же поскорее! Что с вами стряслось?

— Вы только что сами сказали.

— Вы принесли продолжение романа?

— Скорее, его остаток, — пробормотал он, высыпая на пол содержимое сумок. Тридцать фунтов мелких опилок. — Написать продолжение я так и не смог.

— Неужели вас покинуло вдохновение? Затор в мозгах?

— Дорожный затор! — сказал он.

Он собрал оставшиеся в сумке щепки и высыпал на мой стол. Некоторые мелкие частички осели на мое кресло. Я разглядел фрагменты букв, а иногда и целые буквы и даже слоги.

— Затор на дороге? — проблеял я.

— Мне никогда и в голову не приходило, что части наших сограждан мои придорожные цветочки могут прийтись не по нутру, — вздохнул Бред. — Мне то и дело приходилось пропускать участки, граничащие с чьими-то фермами, а то и целые графства! Шерифы приказывали мне убрать щиты, старые девы считали мой опус ипсо-факто[48] апофеозом бесстыдства. Доморощенные цензоры выдергивали мои колышки, как сорняки, воруя части романа, то же самое делали и плагиаторы!

— Плагиаторы?!

— Воришки, крадущие замысел! Грабители, растаскивающие роман по кускам! Пятимильный эпизод, исчезнувший в Талсе однажды ночью, всплыл на следующий день в Талахасси, к радости местных аллигаторов! Умыкнувший этот эпизод шериф Талахасси прогремел на всю страну, его книжку раскрутила Опра![49] Но разве я смогу это доказать? Я пытался вернуть похищенное, но эти вандалы тут же прострелили покрышки моей машины!

Голос его прервался. Переведя дыхание, он добавил шепотом:

— Наезд со смертельным исходом…

— Со смертельным? — воскликнул я.

— И что самое подлое, при помощи Интернета. Сколь быстро я бы ни взращивал свой сад, урожай доставался им, они воровали мои слова и тиражировали, это они мчались впереди, как Роудраннер, а я плелся в хвосте, как койот,[50] дыша выхлопными газами электроники! Днем и ночью высвечивают они мои творения на миллионах экранов. Разве мог бы Каспаров обыграть «Биг-Блю»? «Компьютер поборол чемпиона мира по шахматам!» — вопили они со всех углов. Да эта «ай-би-эмовская» машина была набита десятками мозгов высочайшего уровня! Осиное гнездо гениев против одного несчастного русского! То же самое произошло и со мною. Хемингуевый недоучка против всемирной паутины. Тогда-то я и удрал… Ну вот, собственно, — закончил он. — Может, вы еще найдете кого-нибудь, кто допишет финал. Прикончит плохих, достойно похоронит хороших. Я — пас. Мне больше нечего сказать.

— Надеюсь, вы сумеете найти себе новое занятие, — сказал я.

— Помощником плотника? Годилось для Иисуса, а мне нет. Деньги я вам верну.

— А что прикажете делать с этим? — спросил я, указав на груду опилок.

— Набейте ими подушку или устройте в них муравейник.

— Захватывающий был романище! —сказал я.

— Да. Интересно, чем бы он все-таки закончился?

— Если вы когда-нибудь придумаете концовку, сообщите и мне, хорошо?

— Не рассчитывайте на это. Всего хорошего.

Он вышел, оставив у меня в кабинете два мешка гранулированного опус-магнума.

— И что же мы с этим будем делать? — по интересовалась появившаяся в дверях Эльза.

Я чихнул, потом еще и еще раз. Стол опустел, а воздух наполнился мелкими опилками.

— «Унесенные ветром»[51]? — спросила она.

— Нет. Джек Керуак, «На дороге».[52] Принесите, пожалуйста, веник.

МАНДАРИН

Tangerine, 2002 год

Переводчик: А. Чех

Как-то поздним вечером, примерно с год тому назад, я ужинал в дорогом ресторане, испытывая довольство самим собой и своим местом в этом мире (совсем недурное чувство для человека, которому уже перевалило за семьдесят). Потягивая второй бокал вина, я взглянул на официанта — до этого его присутствие оставалось незамеченным, так как он был все время далеко или находился у меня за спиной.

Это было как в кино, когда пленка внезапно стопорится в проекторе и изображение застывает. У меня захватило дух.

Я знал его когда-то. И не виделся с ним целую вечность. Он был моих лет, и все же его можно было узнать. Поэтому, когда он подошел к столику, чтобы долить в мой бокал вина, я рискнул обратиться к нему со словами:

— Мне кажется, мы с вами знакомы.

Официант посмотрел мне в лицо и отрицательно покачал головой.

— Не думаю. Вероятно, вы обознались…

Тот же лоб, та же стрижка, те же глаза, что и полвека назад.

— В последний раз мы встречались еще до войны, пятьдесят семь лет назад.

Официант отвел глаза в сторону и на мгновение задумался.

— Нет, мне кажется…

— Тридцать девятый год, — сказал я. — Мне было тогда девятнадцать. Мы были сверстниками.

— Тридцать девятый? — Он принялся изучать мое лицо. — Честно говоря, я вас не помню…

— Тогда у меня еще были светлые волосы, да и весил я фунтов на сорок меньше. Денег на приличную одежду у меня тогда не было, и я появлялся в центре только субботними вечерами, чтобы послушать выступавших в парке уличных ораторов. Мне нравилось следить за их бесконечными прениями.

— Першинг-Сквер, — едва заметно улыбнулся официант. — Да, точно. Я туда тоже любил похаживать. Лето тридцать девятого. Першинг-Сквер…

— В ту пору все мы были совсем еще детьми — одинокими, никому не нужными детьми.