На посошок

Мой стул упал. Стоявшие вкруг меня люди отпрянули в разные стороны. Старый-престарый человек, закрыв глаза, отшатнулся, как от удара.

— Мерзавец! — На мои глаза навернулись слезы. — Саймон Гросс, говоришь? Что же ты сделал со своей жизнью?

Он поднял заскорузлые дрожащие руки открытыми ладонями наружу, как бы защищаясь от моего крика.

— Господи, — пробормотал я. — Твоя жизнь… Что ты с ней сделал?

Я услышал оглушительные раскаты грома, и память вернула меня на сорок лет назад. В ту пору мне было тридцать три года и я только-только начинал свою карьеру.

Передо мной стоял девятнадцатилетний красавец Саймон Гросс с ясными невинными глазами, любезными манерами и пачкой рукописей под мышкой.

— Моя сестра сказала, — начал он.

— Знаю, знаю, — перебил я его. — Она дала мне ваши рассказы. Я читал их всю ночь. Вы — гений.

— Зачем же вы так, — смутился Саймон Гросс.

— Я говорю как есть. Я готов взять все, что вы принесете, поскольку могу, не глядя, продать любой ваш рассказ. И не как литературный агент, но как друг гения.

— Пожалуйста, не надо так говорить.

— Я ничего не могу с собой поделать. Такие люди, как вы, рождаются раз в столетие.

Я быстро просмотрел его новые рассказы.

— Отлично. Замечательно. Я продам их все и не возьму комиссионных.

— Будь я проклят!

— Нет, благословен. Генетически, от Бога!

— Я не хожу в церковь.

— Вам это и не нужно, — сказал я. — Теперь уходите. Дайте мне немного отдышаться. Обычных людей вроде меня ваш гений подавляет. Я восхищаюсь вами, завидую вам и почти что ненавижу вас. Уходите!

Он смущенно улыбнулся и вышел, оставив у меня на столе целую стопку раскаленной добела, жгущей мне руки бумаги. За две недели я распродал все рассказы этого девятнадцатилетнего юнца, чьи слова творили чудеса.

Они всколыхнули всю страну.

— Где вы его отыскали? — спрашивали меня. — Он пишет как внебрачный сын Эмили Дикинсон[6] и Скотта Фицджеральда[7]! Вы его агент?

— Нет. Ему не нужны агенты.

Саймон Гросс написал еще дюжину рассказов, которые тут же пошли в печать и встретили такой же восторженный прием.

Саймон Гросс. Саймон Гросс. Саймон Гросс.

Я был его почетным опекуном, первооткрывателем и завистливым, но великодушным другом.

Саймон Гросс.

А потом была Корея.

Загорелый и небритый, он стоял у меня на пороге в белой матроске, сжимая в руках свой последний рассказ.

— Заходи, мой мальчик, — пригласил я его.

— Я не мальчик.

— Ну что ж, будь по-твоему. Ты только не погибни. И не становись слишком знаменитым!

— Не стану. — Он обнял меня и тут же убежал.

Саймон Гросс. Саймон Гросс.

Война закончилась, и он куда-то запропал. Десять лет в одном месте. Тридцать в другом. До меня порой доходили какие-то смутные слухи. Одни говорили, что он поселился в Испании, женился на хозяйке замка и стал чемпионом в стрельбе голубей. Другие клялись, что видели его где-то в Марокко, кажется в Марракеше. Потом он промотал где-то еще десяток лет и в 1998 году объявился наконец, прервав сорокалетнее молчание, у порога помещения, где я, окруженный плотным кольцом почитателей, раздавал автографы, а на чердаке у меня дома бесполезно стояла Машина Времени.

Саймон Гросс. Саймон Гросс.

— Да дьявол тебя побери! — крикнул я.

Старый-престарый человек отшатнулся, испуганно прикрывая лицо руками.

— Где ты пропадал все это время? Что ты сделал с собой? Господи, какая потеря! Посмотри на себя и выпрями, наконец, спину! Неужели ты — это ты?

— Я…

— Заткнись! Безмозглое, бесчувственное чудовище, что ты сделал с тем симпатичным молодым человеком?

— С каким таким молодым человеком? — прошамкал старый-престарый человек.

— С самим собой! Ты был гением! Весь мир лежал у твоих ног! Тебе удавалось все. Ты мог писать вверх ногами и задом наперед, и все получалось как надо. Мир был устрицей, которую ты одаривал жемчугом! Господи, ты хоть соображаешь, что ты сделал?

— Ничего.

— Вот именно! А нужно-то было только свистнуть, только мигнуть — и все было бы твое!

— Не бей меня, — захныкал он.

— Не бить?! Да тебя убить мало!

Я огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь увесистого, но понял, что могу рассчитывать только на собственные кулаки.

— Идиот проклятый, да знаешь ли ты, что такое жизнь? — спросил я у него.

— Жизнь? — прошамкал старый-престарый человек.

— Жизнь — это сделка. Сделка с Богом. Он дает тебе жизнь, а ты за это платишь. Это не подарок, а ссуда… Ты должен не только брать, но и давать. Как говорится, услуга за услугу. Кви про кво!

— Кви…

— Про кво! Рука руку моет! Бери взаймы и плати, давай и бери! А ты? Какое транжирство! Десятки тысяч людей пошли бы на убийство, умерли бы за то, чтобы стать таким, каким ты был когда-то! Отдай другим свое тело, отдай свой мозг, если он тебе не нужен, но не разрушай его! Потерять все! Как ты посмел! Что ты натворил! Это же убийство и самоубийство! Будь же ты проклят!

— Я?! — охнул старый-престарый человек.

— Посмотри сюда! — крикнул я, подводя его к зеркалу. — Кого ты здесь видишь?

— Себя, — проблеял он.

— Нет, ты видишь умученного тобой молодого человека! Будь ты проклят!

Я замахнулся на него кулаком.