На пределе. Документальная повесть

Абросимов довольно улыбнулся, ощерив прокуренные зубы. Он зашелся в изнурительном кашле, содрагаясь, синея от удушья. Он отвернулся от меня и сплюнул. На девственно белом снегу заалело кровяное пятно. «Плохи твои дела, Иван Анисимович», — подумал я, жалея мужика. Я помню, еще два года назад, этот сорокалетний мужчина, красивый, черноволосый здоровяк, отец шестерых детей и муж красивой еще молодой женщины, был полон сил и несокрушимого здоровья. Случилась авария на водонапорной башне: прохудился деревянный бак и вода грозила подмыть основание башни. Дело происходило в конце ноября, стояли крепкие морозы, и вода в баке ледяная. Никто не решался войти в эту воду, чтобы заделать пробоину. Тогда Абросимов опустился в эту купель по пояс и заделал отверстие, и тем спас башню от разрушения, а завод от долгого простоя. Но сам жестоко простудился. Не помогли водка с солью и перцем, лошадиные дозы всеизлечивающего аспирина, горчичники, парная банька. Абросимов с трудом (некогда болеть, работа ждет) через неделю поднялся с постели, стал работать. И с той поры стал чахнуть, таять на глазах, вызывая всеобщее сочувствие. Чахотка быстро прогрессировала. Только мужество этого человека, неиссякаемый его оптимизм, позволяли ему не свалиться на больничную койку, а работать, и много работать. Вот и сегодня, уже скоро сумерки, метет поземка, и лучше бы Абросимову сидеть в теплой конторке, а он стоит здесь на открытом ветру, заставляющего слезиться глаза, и присутствием своим подбадривает изнемогающих от усталости этих двух старых людей. Знает: уйди он, бросят укладывать плахи плотники, вот уже двенадцать часов не разгибающие спины на строительстве эстакады. А она позарез нужна, эстакада. К котельной и калориферу сегодня подвозили уголь и метровые дрова на себе. Люди впрягались в сани и возили топливо. Только один рейс сделал на полуторке Саша Клименко. А сегодня полуторка, словно норовистый конь, никак не хотела заводиться и работать на газе от березовых чурок. Клименко грешил на чурки, что сырые они...

— Ты иди, Геннадий, — говорит Абросимов. — Сейчас мои закончат. Я побуду. Тебя сейчас Кириенко искал. Шагай к нему под печь. Ты не сомневайся, иди...

В полумраке, вечно царящем под шатром гофманки, глаза сразу видят плохо после белоснежья улицы. Когда же глаз чуть приобвык, я с изумлением рассмотрел впереди себя, шагах в двадцати, медленно катившуюся от меня шебебюню с вагонеткой, груженой сырцом. Рядом шла бригадирша Валя Лохтина, даже не прикасаясь к вагонетке рукой. «Как сани у Емели, «по щучьему велению...», — мелькнула мысль. Не сразу сообразил, что это действует лебедка, установленная Иваном Кириенко. Я догнал вагонетку, пошел рядом с Валей.

—      Здорово тащит! — заметил я с восхищением.

—      Вот! — радостно отозвалась бригадирша.

У камеры, где шла садка кирпича, вагонетка остановилась. Здесь ее ждали садчицы. Они громко и оживленно обменивались мнениями по поводу изобретательства слесаря Кириенко.

—      Голова у мужика варит!

—      Ты гляди, сама катится? Я как увидела, обмерла вся: сплю, что ли?!

А Поля Бурдаева плакала, утирая слезы.

—      Чего ревешь, радоваться надо, — подтолкнула ее локтем Маша Авдеева.

—      Я и радуюсь.

—      А плачешь?

—      А плачу, что мы, подружки, почти всю войну толкали эти проклятущие вагонетки, на плечах мозоли — потрогай, — оголила Поля плечо. — Жалко вас, жалко себя. Ведь раньше нужно было вагонетки лебедкой тягать...

Слова молодой работницы бросили меня в жар. Мне стало стыдно и за свое бездействие, стыдно за всех мужчин, работающих на заводе. Как могли мы несколько лет терпеть непосильную работу девушек и женщин и не придумать такой простой вещи, какую осуществил фронтовик Иван Кириенко. Никакие оправдания не снимут с нас ответственности за такое пренебрежение к здоровью наших женщин. Правда, помню, я предлагал Никандрову установить лебедку, и не одну. Дал расчеты. Но тот досадливо отмахнулся, сказав: «После войны станем рационализацией заниматься. Сейчас нужно четко придерживаться освоенной технологии, освоенных приемов. Этого требуют интересы страны». Мне показались эти слова вескими и вполне убедительными.

А как чествовали садчицы Ивана Кириенко. Они зацеловали его, со смехом отбивающегося от цепких женских рук. А потом еще принялись качать, подбрасывая стонущего Ивана под самый шатер печи.

—      Девоньки, милые, отпустите душу на покаяние! — просил осчастливленный радостью работниц. Поставленный, наконец, бережно на ноги, Кириенко, переводя дух, продолжал: — Меня так немцы не мяли, когда им попался в окопе. Ну, девки, совсем уморили фронтовика!

Кириенко показывал мне лебедку, систему сигнализации, развивал планы по части механизации транспортировки угля, выгрузки готового кирпича из печи.

—      Молодец, правы девушки: варит у тебя голова, — по-товарищески хвалю Кириенко.

—      Так ведь голь на выдумки хитра, как говорят в народе, — посмеивался довольный успехом фронтовик.