На преступнике – свастика

Как же происходила эта расправа? Кто именно чинил ее? Об этом свидетельствуют живые — немногие уцелевшие.

7 июля 1941 года. Вершина лета. По народной традиции ее отмечает праздник Ивана Купалы. В канун праздника жгут на лугу костры, в чаще леса ищут сказочный цветок папоротника, у реки девушки плетут и бросают в воду веночки — гадают о счастье, о суженых…

В том году, первом из тяжких лет оккупации, было, разумеется, не до папоротникового цвета. Но древняя традиция напоминает о себе всякий год, а в тяжелый — даже сильнее. Молодежь не собралась веселой толпой за селом водить хороводы, и старые и малые сидели по домам. Кое-кто решился пойти в церковь, приодевшись в праздничное, не зная, что день Ивана Купалы станет для подгородцев страшным днем.

Неожиданно на улицах села появились полицаи. Они стучали в ворота, в двери хат, приказывали тотчас же собираться всем у пистенеровского дома. Кто не шел — выволакивали на улицу и под дулами карабинов гнали на пригорок, к месту сбора.

Гонимые шли целыми семьями — отцы, матери, дети. Мужчины в киптариках — карпатских безрукавках — и вышитых сорочках, женщины в нарядных платьях, в наброшенных на плечи веселых цветастых платках. Но на лицах у всех было недоумение и страх. Предчувствовали недоброе. Некоторые женщины плакали. Кто-то о чем-то предупреждал, кто-то советовал, но в голосах звучала растерянность.

— Куда ведут, Володя? Зачем? — кричала вдогонку пожилая женщина, мать комсомольца Владимира Пистоляка.

— Не знаю, ничего не знаю, мама!

Конвоируемую толпу обогнала военная машина с фашистами — солдатами и двумя офицерами. Она остановилась у дома Пистенера.

Согнанные туда люди узнали в одном из прибывших офицеров-эсэсовцев бывшего здешнего лесопромышленника Питера Ментена. Солдаты в гитлеровской форме с автоматами наперевес стояли поодаль. На пригорке сгрудившаяся толпа селян оказалась окруженной цепью полицаев с карабинами. Комендант полиции Филипп Миллер, предатель из числа местных жителей, юлил возле офицеров.

Ментен не спеша обвел толпу своими бесцветными глазами. И взгляд его словно говорил — Теперь вы узнаете, кто я такой.

Эти мысленно произнесенные Ментеном слова — не домысел автора. Сам Ментен впоследствии рассказывал своему шоферу об «акции» в Подгородцах, трактуя расправу как героическое деяние арийца. Он нисколько не сомневался, что вправе покарать мученической смертью тех, кто, как он говорил, участвовал в распределении его земли между крестьянами после воссоединения западных украинских земель с Советской Украиной, казнить тех, кто протестовал против незаконных штрафов, налагавшихся паном лесопромышленником, тех, кто отстаивал честь и достоинство человека.

Знакомясь с происшедшим в Подгородцах, я вспомнил эпизод, которому был свидетелем в детстве. В 1918 году в моем родном селе Каплуновке, расположенном на стыке Харьковской, Полтавской и Сумской областей, немецкие солдаты и пресмыкавшийся перед ними гетманец также согнали селян и объявили, что за разгром в 1917 году помещичьей усадьбы Харитоненко налагается контрибуция на каплуновских крестьян в сумме трех миллионов рублей золотом. Ни более, ни менее!

Гетманец, будущий оуновец, переводил рявканье кайзеровского фельдфебеля, будущего фашиста:

— Его благородие господин германский офицер говорит, чтобы вы к исходу пятого часа вечера сего дня внесли три миллиона рублей золотом. Если не внесете — висеть вам всем на столбах, как тряпкам. Понятно?

Селяне разошлись по домам молча. Дед мой Филипп Сергеевич сидел мрачный: откуда же в селе насобирать такую сказочную сумму, да еще золотом?!

К счастью, Красная Армия выбила оккупантов как раз перед истечением срока фельдфебельского ультиматума.

Для крестьян-подгородцев все это повторилось, но кончилось самым страшным. День освобождения был еще не близко.

Очевидцы рассказывают, что яма, в которую падали убитые, была примерно пяти метров в длину и двух с половиной — в ширину. Возле нее прохаживался с тростью в руке Ментен. По данному им знаку к яме, через которую была переброшена доска, подведен был Владимир Пистоляк. Полицай подталкивал его карабином. Юноша встал лицом к убийцам, гордо подняв голову. Старушка-мать Пистоляка бросилась к ногам Ментена, моля не убивать сына. Владимир молчал.

О чем думал в эту минуту сельский парнишка, который вместе с другими активистами в 1939 году участвовал в разделе господских земель, боролся за новую жизнь, мы не знаем. Мы знаем только, что Володя хотел учиться и быть учителем. Мечта его не сбылась. Ментен взмахнул рукой. Треск автоматной очереди. И Владимир упал в могильную яму. Палачи даже не проверили, мертв ли он. Многие были зарыты еще живыми. Земля, которой засыпали яму, шевелилась, кровь проступала на поверхность.

Свидетельствует житель села Подгородцы Григорий Андрейко. В ту пору ему было сорок два года:

«…Я пас корову и услышал от односельчан, что в село приехал Ментен с фашистами и что полицаи сгоняют к пистенеровскому дому сельских активистов и евреев. Меня заинтересовало, что же они будут делать с людьми?