На прикладе насечки, на сердце рубцы

В камере было душно и сумрачно. Вместо окна – маленькая отдушина, непонятно зачем забранная решеткой. Ни руку ведь через нее не просунешь, ни голову. В грязный бетонный пол были вмурованы железные столбики, а к стенам прикреплены дощатые нары. На ночь их снимают с замка, опускают на столбики… Такое издевательство над заключенными практиковалось на гауптвахте, где Степану приходилось бывать в составе гарнизонного караула. Теперь вот он стал заключенным, и дела его плохи.

В одном углу воняла «чаша Генуя» в бетонном постаменте, в другом, под отдушиной резались в карты три крайне подозрительных типа. Один с бритой головой, голый по пояс, весь в татуировках. Морщинистый лоб, деформированные надбровья, продавленный, как у сифилитика, нос, щербатый рот, кривая ухмылка. Худой, резвый, движения быстрые, хлесткие. Второй покрупней, медлительный. Слипшиеся волосы, взрыхленные фурункулезом щеки. На Степана он глянул исподлобья, недобро, но от карг не оторвался.

– Вскрываюсь! – заявил он, показывая свои карты черноволосому смуглому атлету, обращенному к Степану волосатой спиной.

– Давай, дорогой!.. – с характерным для кавказца акцентом ответил тот. – Ай-яй-яй! Три шлюшки, несерьезно! У меня три короля!

– Твою мать! – фурункулезный в сердцах швырнул карты на пол.

– Чью мать? – встрепенулся смуглый.

– Да твою мать! – обращаясь к Степану, взвыл проигравший. – Из-за тебя, козел!

– Козел твою мать бодал.

Степан не собирался сносить оскорбление. Не в его это правилах.

– Че ты сказал? – рванул на себе майку фурункулезный.

Но Степан лишь усмехнулся, глядя на него. Взгляд твердый, уверенный. Именно это и остановило уголовника.

– Чирь, ты чего понты колотишь? – противно дребезжащим голосом спросил татуированный. Он сидел на столбиках, подложив под задницу кусок фанеры. Остальные – просто на корточках. – По матерям ходишь… Нехорошо…

– Да это, сорвалось, – повинился фурункулезный.

– Срывается болт с резьбы…

– Да ладно, Глырь, не забивайся, – махнул рукой кавказец. – Фраер последнюю треху спустил.

Он поднялся, повернулся к Степану лицом. Брови – как распахнутые вороньи крылья, ястребиный взгляд, орлиный нос. Не человек, а птица… И птица высокого полета. Степан не разбирался в тюремных татуировках, но про восьмиугольные звезды на ключицах слышать приходилось. Такими знаками метят крутых лагерных авторитетов или даже воров в законе.

Кавказец окатил Степана оценивающим взглядом, прошел мимо, толкнув его плечом. Похоже, он думал, что новичок посторонится.

Он встал на постамент и стал мочиться. Только тогда и обратился к Степану с вопросом.

– Ты кто такой?

– Да так, мимо шел…

– Гонишь?

– Это ты струю гонишь. Ты с человеком разговариваешь, а не с бараном.

– Ачаб, чувак нарывается! – поднялся с корточек Чирь.

– Может, и нарывается, а, может, и дело говорит, – покачал головой Глырь. – Ачаб, параша – не трибуна.

– Ну, может быть, – заправляясь, кивнул грузин.

Спустившись с постамента, он близко подошел к Степану, нехорошо глянул на него.

– Кто такой?

– Степан я.

– За что сел?

– За убийство.

– Ты не понял. Я спрашиваю, за что сел? За что? "За решетку» надо отвечать, понял?

Молодой еще, лет двадцать пять, может, чуть больше. И уже – крутой авторитет. Поэтому и вел себя соответствующе. Но Степан опускать себя н позволит.

– Смешно.

– Так смейся…

Кавказец снова толкнул его плечом, возвращаясь на свое место.

Степан приладил поверх столбика пакет с вещами, присел. Уголовники нещадно дымили, перемешивая унитазную вонь с запахом табака. Он тоже не удержался, полез за сигаретами.

– Опля! – заметив это, злорадно сказал Чирь. -Да у нас девочка завелась!

Степан и сам понял свою оплошность, но было уже поздно. Уголовники разглядели дамскую сигарету, которую он достал.

– И правда, девочка! – захохотал Глырь.

– А с каких сторон принимаешь? – оскалился фузин, радуясь, что до дерзкого новичка можно докопаться по всем правилам тюремной науки.

Он поднялся, Степан тоже встал.

– Да ты сиди, Степанида, гы-гы! Сидя удобней!

Степан опустил голову. Он, конечно, свалял дурака, но ведь это не причина, чтобы встать на колени перед судьбой. И уже тем более перед этими дегенератами.

Кавказец подошел к нему, с омерзительной улыбкой опустил руку на плечо, с силой надавил на него.

– Пусти. Больно будет, – предупредил Степан.

– Не будет больно. Я ласковый.

– Раз… Два…

– Что?! – взбесился Ачаб. – Ты считать будешь.

Двумя руками схватив Степана за шею, он резко отступил назад, борцовским приемом попытался свалить жертву – руки у него были сильные, тренированные, и в борьбе он знал толк. Но не учел, с кем имеет дело, Степан удержался на ногах, выкрутился из захвата. На какой-то миг противник оказался повернутым к ему боком, голова наклонена. А у Степана приподнята правая рука. В таком положении лучше всего ударить в основание черепа, в место, где затылок сочетается с первым шейным позвонком. Нет времени чтобы сконцентрировать всю силу в ударе, но это и не нужно. Пусть грузин еще поживет…

Пропустив точный удар, кавказец лишился чувств и бревном бухнулся на бетонный пол.

– Порву падлу! – распаляясь, заорал Чирь.