На прозрачной планете

Получен ответ, и всего лишь за один день. Достоверный ответ, хотя и отрицательный: «Хребет Витязя — не подводный Урал».

Впрочем, Сысоев не считал, что ответ получен.

— Не надо записывать, что здесь нет вулканизма, — говорил он. — Запишем, что мы не обнаружили.

— Хорошо, запишем, что мы не обнаружили.

— Не обнаружили на нашем маршруте…

— Но это само собой разумеется.

— Ведь мы брали колонки наугад, у нас и результаты случайные, — сомневался Сысоев.

— Возможно, случайные, но вероятнее — средние.

— Наши предшественники придерживались другой точки зрения. Были же у них какие-нибудь основания. Не глупее нас люди.

— Не глупее. Но такой машины у них не было.

— Нет, все-таки нужно прежде проверить, а потом уж составить мнение, — настаивал Сысоев.

— А по-моему, прежде нужно составить мнение, а потом уж проверять. Что же вы будете проверять, если у вас мнения нет? Впрочем, проверка никогда не помешает.

Разговор этот происходил по дороге в столовую. Накрытые столики ожидали участников экспедиции (как-то неудобно употреблять слово «экспедиция» по отношению к людям, просидевшим весь день в комнате). Но как ни странно, всем нам действительно казалось, что мы прибыли из подводного мира. Ведь шесть часов подряд мы видели только дно океана.

Ярко освещенная столовая, аппетитный пар кушаний, белоснежные скатерти привели всех в хорошее настроение. Кто-то предложил тост за счастливое возвращение со дна морского. «За здоровье кальмара! — объявил Казаков торжественно. — За дружеские его объятия!»

Теперь-то всем было смешно. Машина избавила нас от великого множества опасностей, и нам казалось, что мы на самом деле пережили их. Настроение у всех было веселое, даже легкомысленное. Но я думал о завтрашней работе. Такая у меня для самого себя трудная привычка. Заметив, что возле Ходорова осталось свободное место, я подсел к изобретателю.

— Ваша замечательная машина, — сказал я, — с первого же дня вносит сумятицу в науку, опровергая установившиеся взгляды. Мы предполагали встретить одно, а увидели совсем другое. Нельзя ли завтрашний день посвятить проверке? Нам хотелось бы пересечь хребет Витязя еще раза четыре зигзагами.

К моему неудовольствию Ходоров отказал:

— Машина пересечет хребет на обратном пути. Так записано в ее программе.

— А разве нет никакой возможности изменить программу?

— Возможность есть. Правда, это хлопотно. Но нам просто не хотелось бы задерживаться на малых глубинах. Представьте: какая-нибудь случайность, машина застрянет на хребте Витязя, а получится, как будто она не способна спуститься глубже.

— Разве она рассчитана на такое давление?

Ходоров улыбнулся с оттенком превосходства:

— Наша машина рассчитана на любую глубину, на любое давление.

— Но есть же предел. Даже пушки разрываются, даже дома рушатся, когда предел прочности превзойден.

— Тут совсем другой принцип, — сказал Ходоров. — Когда человек спускается под воду, он несет с собой воздух, частицу привычной атмосферы, создает воздушный островок под водой. Толстые стальные стенки, герметические иллюминаторы, необыкновенная прочность — все это служит, чтобы уберечь воздух. Но машина ведь не дышит. И мы решили: пусть она живет в воде, как рыба, пусть все части ее работают в воде. Пусть не будет на ней ни одного цилиндра, никаких воздушных камер, ничего, что можно было бы раздавить! Вы же видели нашу машину. Все плоское, все плотное, все омывается водой. С одной стороны давление — тысяча атмосфер и с другой стороны — тысяча. А давление само по себе не страшно, опасна разница давлений. Если бы снаружи была тысяча атмосфер, а изнутри — одна, машина расплющилась бы, как блин.

— Неужели все плоское? А двигатель? Есть же в нем камера сгорания?

— У нас электрический мотор, и работает он от атомных аккумуляторов.

— А все эти телевизионные установки! Там же сотни ламп.

— Ни одной. Кристаллы, полупроводники. Кристаллы вода не может раздавить.

Я представил себе, какую работу надо было проделать, чтобы каждую деталь машины приспособить к воде.

— Но это же гора проблем! — воскликнул я, — Когда вы успели? Вы так молоды.

Если хотите распознать человека, похвалите его в глаза. Тут он весь раскроется перед вами. Один ответит смущенной улыбкой, другой — самодовольной, иной распетушится, потребует новых похвал, а другой спрячется в вежливые слова, как в раковину.

— При чем тут я? — сказал Ходоров. — Машина создана целым институтом. Правда, предложение мое, но ведь идеи тоже не падают с неба. Все мы получаем в наследство достижения всего человечества. Ведь атомный двигатель изобретен до нас, подводный мотор до нас, подводное телевидение — тоже. И саморегулирующиеся, самоуправляющиеся машины тоже были созданы не нами. Нам пришлось только скомпоновать, соединить все это. И то ушло четыре года. Больше, чем мы предполагали.

Я понял, что этот молодой изобретатель сделает еще очень много. Есть люди — я встречал таких не раз, — которые, додумавшись до какого-нибудь пустячка, всю жизнь кричат о своих заслугах. А Ходоров подлинное открытие называет компоновкой. Что же назовет он своим высшим достижением?