На прозрачной планете

Грибов согласился считаться с традициями и получил в помощники здешнего уроженца — флегматичного, вялого и мрачноватого толстяка по фамилии Тичер; Тичер, однако, оказался не только вялым, но еще упрямым и бестолковым. Он путал указания, а потом клятвенно уверял, что выполнял их слово в слово.

И прогнать нельзя. Коренной уроженец! Самолюбие! Традиции!

Грибову хотелось бы заявить во всеуслышание: «Господа американцы, речь идет о спасении вашей жизни. Вы меня пригласили для трудной операции, не толкайте под руку. Если делать дело, так делать. Традиции и предрассудки соблюдайте на свадьбах и похоронах, но только не в операционной. Тут дураки вредны и опасны, даже если они коренные уроженцы».

Но некому было выслушать эту возмущенную речь. Тичер ее не понял бы, Йилд не согласился бы, Мэтью был слишком занят авариями. И Грибов произнес ее (начать бы с этого!) перед советским консулом, приехав в консульство продлевать визу.

Консул, Степан Иванович Савчук, как раз собирался на какой–то прием. Грибова он принял во фраке, с крахмальной манишкой, с черным бантиком и остроугольным воротничком. Воротничок этот подпирал полное румяное и очень добродушное лицо с веснушками и голубыми глазами.

Савчук начал слушать Грибова стоя, потом сел, отстегнул запонки и воротник, вытер потную шею.

— А пожалуй, Александр Григорьевич, визы мы тебе продлевать не будем, — сказал он неожиданно.

Грибов, удивившись, прервал рассказ на полуслове.

— Не малодушие ли это, Степан Иванович? Надо ли поддаваться крикунам, нанятым за два сребреники?

Консул помолчал и ответил как будто некстати:

— Не говорит ли в тебе самолюбие, товарищ Грибов?

Грибов мысленно допросил себя с пристрастием, постарался взглянуть со стороны.

— Самолюбие говорит, — сознался он. — Но не только самолюбие. Люди здесь приучены работать вполсилы, от звонка до звонка. Боюсь, провалят они без меня. Землетрясением рискуем.

И опять консул как будто не ответил. У него мысли шли своим чередом.

— Значит, дурака приставили? — переспросил он. — Удивительный тупица! И упрямый к тому же. Ну мое ли это дело местных дураков перевоспитывать?

Консул вздохнул:

— Умный ты человек, Александр Григорьевич, но сидит в тебе этакая ученая наивность: делишь людей на талантливых и бездарных, умных и глупых, и только. А я вот думаю: зачем к тебе дурака приставили? Умных людей в Америке не хватает? Найдутся — тут самодовольным быть не надо. Почему не хотят найти? Землетрясение им нужно? Едва ли. Что–то другое тут: идет мутная игра вокруг товарища Грибова, хотят замарать его честное имя. А зачем им это? Видимо, есть друзья, которые по холодной войне скучают, мечтают о горячей. Не только землетрясением рискуем. Вот и говорю: не годится для мутной игры твоя светлая ученая голова. Поезжай, голубчик, домой, не будем продлевать визу. — И вдруг, улыбнувшись лукаво, добавил: — Наверное, ты жалеешь, про себя думаешь: «Разболтался зря, страху напустил, консула испугал». Не пугливые мы. Не я один и не сегодня все это передумал. Сигналы такие поступали. Вот в календаре у меня записано на завтра: «Пригласить А. Грибова». Стало быть, разговор состоялся.

И он зачеркнул запись синим карандашом.

Два дня спустя Джеллап сидел в гостиной Буша — нарядной по–старомодному: с фарфоровыми безделушками, хрустальной люстрой, сервизными горками. Король урана размышлял над шахматами — кремовыми и медовыми.

— Итак, вы хотите отдать мне фигуру, Джерри, — бормотал он. — Она стесняет вас, без нее игра свободнее. А что, если я не приму жертвы? Не приму. Пусть ваш Грибов останется на доске, бездействует, но отвечает! Будет отвечать, мы позаботимся.

Недовольный проигрышем, Буш озабоченно морщил лоб:

— Не понимаю, Джон, что вы имеете в виду: шахматы или политику?

— То и другое, Джерри, то и другое.

В тот же вечер на теплоходе Грибов услышал по радио знакомый голос. Выступал Йилд.

— Наш гениальный друг покинул нас, но оставил свой замечательный проект. Мы будем придерживаться каждой буквы, как святого Евангелия. Мы будем руководствоваться…

Грибова даже покоробило.

«Только мертвых так расхваливают», — подумал он.

ГЛАВА 8

ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ ДО КАТАСТРОФЫ!

УСПЕЕМ ИЛИ НЕ УСПЕЕМ?

Тринадцатимильной глубины достигла только одна вспомогательная скважина Солано–бис, — так нам сообщили вчера в штабе Мэтью. — Остальные скважины проходят двенадцатую милю. Темп проходки снижается от недели к неделе… Так стоит ли…

Наш МЭТ добрый малый, но он предвидел все, кроме НЕПРЕДВИДЕННЫХ трудностей.

От П. Мэтью главного инженера

РАПОРТ

Положение, сложившееся на объектах, нельзя назвать тревожным. Оно угрожающее, оно катастрофическое. Если в ближайшие две недели не будут найдены решительные меры…

Из калифорнийских газет за июль 19… года

Успеем или не успеем?