На публику

— Да что ты сравниваешь, — сказала жена, — врачи совсем другое дело. Актрисе же просто смешно думать о публике, когда у нее такая трагедия в семье. Ты обязан обслуживать больных людей, а она что? Это противоестественно — устраивать в такой момент пресс-конференцию.

Аннабел сказала:

— Вам, наверное, пора домой, берите девочку и поезжайте, вы и так были очень добры ко мне. Я останусь с соседями.

Докторша метнула на нее подозрительный взгляд; так смотрят люди, которые вроде бы и видят собеседника насквозь и в то же время ничего не понимают.

— Фредерик меня одобрил бы, — сказала Аннабел. — Я знаю, он хотел бы, чтобы я продолжала свою карьеру.

Ей понравилась эта фраза, и, довольная собой, она мысленно ее повторила. Но тут толстая молчаливая девочка, которая до этих пор стояла рядом с матерью и только помаргивала, вдруг потянула себя за белобрысые волосенки и сказала по-итальянски:

— Если он этого хотел, зачем он кончил жизнь самоубийством и так вас опозорил?

— Гельда! Гельда! — заволновалась докторша, напуганная не столько тем, что уже было сказано, сколько тем, что еще предстояло. Она знала свое чадо. — Сейчас же прекрати, — сказала мать. — Ни слова больше. Замолчи.

Доктор вышел из спальни и направился в гостиную, где собрались соседи. Сквозь гомон их голосов было слышно, как он отдает распоряжение перевести детей в смежную комнату, с тем чтобы, оставаясь под боком у родителей, они не помешали предстоящему серьезному разговору Аннабел с журналистами.

Она же тем временем, все еще сидя на кровати, выразительно посмотрела на докторшу.

— Я вам советую увезти девочку домой, — сказала Аннабел.

Гельда снова насупилась и вперевалку приблизилась к матери, будто ища у нее защиты.

В ответ Аннабел испуганно повернулась к ребенку. Она бережно взяла его на руки, побаюкала, чтобы не разгулялся, и понесла к дверям, крепко прижимая к себе, как будто бы желая оградить от нового наскока.

— Вы берете туда ребенка? — воскликнула миссис Томмази, указывая в сторону гостиной, откуда доносился неумолчный ропот. В комнате, где доктор поместил детей, что-то гулко бухало и слышался придушенный визг; во второй, торопливо переговариваясь шепотом, делали что-то непонятное: судя по звуку, двигали мебель. Как выяснилось позже, несколько мужчин по указанию жен принесли из дому стулья.

Держа младенца в руках, будто щит триумфатора, Аннабел еще раз с нескрываемым отвращением смерила взглядом толстую, неуклюжую девочку.

— Вашей дочке пора спать. Мне кажется, вам нужно сейчас же увезти ее домой.

Вошел доктор со стаканом подогретого вина и позаимствованными у соседей двумя таблетками аспирина. За ним следовали три главенствующие соседки: синьора, чье семейство ютилось в квартирке, расположенной за апартаментами Аннабел; старушка, обитавшая с ордой детей и внуков где-то еще дальше, и вдова адвоката с верхнего этажа, имевшая обыкновение все свои мысли и соображения изрекать в пространство, как бы адресуя их умершему супругу. Все трое протиснулись в спальню и заохали, увидев Аннабел с младенцем на руках. Тут и сама Аннабел заплакала над осиротевшим малюткой, покачивая его одной рукой и загораживая другой, в которой как-то ухитрялась держать стакан. Вытянув шею и перегнувшись над ребенком, она отхлебывала вино. Доктор подносил к ее губам по полтаблетки аспирина, и Аннабел запивала их теплым вином, не утирая слез, которые сыпались градом на стенки стакана.

Вдова сообщила в пространство, что овдоветь и остаться с детьми на руках — ужасная вещь. Две другие соседки, рыдая так же горько, как и Аннабел, хором подтвердили, что это очень верно сказано.

Аннабел допила вино, с шумом втянула в себя воздух и, обретя таким образом самообладание, направилась в гостиную. Позади опять раздался детский голосок:

— Актрисы могут плакать понарошку. Их этому учат.

Тихо вскрикнув, Аннабел повернулась, потрясенная цинизмом своей врагини; ей послышались отзвуки знакомого голоса: точно так же ехидничал Фредерик, он вечно сомневался в ее искренности, выискивал скрытые побуждения и до того ее извел, что она огрызалась со свирепостью кошки, которую часто тревожат во время сна. Она почти забыла, что ее мучительница — ребенок.

— Вон отсюда, гадина, — сказала она, а отец отвесил дочке подзатыльник.

— Вот это правильно. — Одобрение соседей больше относилось к поступку доктора, чем к словам Аннабел.

Девчонка завопила как резаная и прижалась к матери.

— Пошла прочь, убирайся, вон из моего дома, — злобно сказала Аннабел.

— Она не помнит себя от горя, — оповестила отдаленное пространство вдова адвоката. И все с ней согласились. Детей, пусть даже очень дерзких, не принято гнать из дому и обзывать, как взрослых, гадинами.