На пути к Сверхчеловечеству

Постепенно искатель входил во все, но в странное все, о! которое не имело ничего общего с космическим, трансцендентным или сверкающим сознанием — и которое однако было как миллион маленьких вспышек золота, мимолетных, неуловимых, почти насмешливых — может быть, следует говорить о микрокосмическом сознании? — и теплых: сладость внезапной встречи, расцвет узнавания, порыв непонятной нежности, как если бы это жило, вибрировало, отвечало во всех уголках и во всех направлениях. Странно, когда у него был вопрос, сомнение, неуверенность в чем–либо или в ком–то, проблема действия, беспокойство о том, что надо или не надо делать, то казалось, что он получал ответ во плоти — не озарениями, не вдохновением, не откровением и не мыслью, ничего подобного: это материальный ответ в обстоятельствах, как если бы земля, сама жизнь давала бы ответ. Как если бы сами обстоятельства приходили и брали его за руку, чтобы сказать: ты видишь. И не великие обстоятельства, не сенсационные раскаты: совершенно маленькие факты, за время перехода с одного конца улицы на другой. Вдруг вещь приходит к нему, или человек, встреча, деньги, книга, неожиданный факт — живой отклик. Либо наоборот, когда он так надеялся на какую–то новость (если он еще не излечился от болезни надежды), когда он ждал какого–то урегулирования, мирного успокоения, ясного решения, то вдруг он тонул в еще большем хаосе, как если бы все становилось наперекор — люди, вещи, факты — или он заболевал, становился жертвой «несчастного случая», вновь открывал дверь старой слабости и, как казалось, еще раз становился на старый круг страдания. А затем, два часа или два дня и два месяца спустя он осознавал, что эти превратности были как раз тем, что нужно, тем, что вело окольным путем к более крупной цели, которую он не предвидел; что эта болезнь очистила его субстанцию, сбила его с ложного курса и вернула его, разгруженного, на солнечный путь; что это падение разоблачило старые пристанища и очистило его сердце; что эта досадная встреча была совершенством точности, чтобы породить всю сеть новых возможностей или невозможностей, которые надо было преодолеть; и что все тщательно подготавливало его силу, его расширение, его крайнюю быстроту через тысячу поворотов — все подготавливало его ко всему. Тогда искатель начинает вступать в непрерывный ряд невероятных чудес, странных случаев, озадачивающих совпадений… как если бы, действительно, все знало, каждая вещь знала бы то, что ей надо делать, и шла бы прямиком к своей микроскопической цели среди миллионов прохожих и разных происшествий. Поначалу искатель не верит этому, он пожимает плечами и не обращает на это внимания; затем он открывает один глаз, потом другой, и сомневается в собственном изумлении. Это обладает такой микроскопической точностью, такой сказочно невероятной ясностью и определенностью посреди гигантского пересечения жизней, вещей и обстоятельств, что это кажется невозможным — это как взрыв тотального знания, которое охватывает за один раз и этого муравья на главной улице, и тысячи прохожих, и все их маршруты, все их особые обстоятельства — прошлые, текущие, будущие — чтобы породить это уникальное соединение, эту невероятную маленькую верную секунду, где все согласуется, совпадает, неизбежно есть, и дает уникальный ответ на уникальный вопрос.

Затем эти факты повторяются, «совпадения» множатся — случай постепенно раскрывает многообразную улыбку или, возможно, другое я, великое я, которое знает свою полноту и каждый фрагмент своей полноты и каждую секунду своего мира, так же, как наше тело знает малейшую дрожь своих клеток и ритм своего сердца. Тогда искатель начинает входить с широко открытыми глазами в несметное изумление. Мир — это одно тело. Земля — единое сознание в движении. Но не тело, чье сознание централизовано вокруг нескольких серых клеток там наверху: это неисчислимое сознание, централизованное везде и столь же тотальное в маленькой эфемерной клетке, как и в жесте, который переворачивает судьбу наций. В каждой точке сознание отвечает сознанию. Искатель оставил маленькие острые истины разума, геометрические и догматические линии мысли: он вошел в несказанную полноту видения, в полную истину, где каждый фрагмент имеет свой смысл, и каждая секунда — свою улыбку, каждая темнота — свой свет, каждая суровость — свою сладость, ждущую своего часа. Он ощупью открывает «кладезь меда, сокрытый скалой»[25]. Каждое падение — это ступень расширения, каждый шаг — расцвет неизбежного цветения, каждая враждебность — рычаг будущего. Боль или бедствие — это пролом в нашем панцире, через который зажигается пламя чистой любви, которое понимает все.

X. Гармония

Нам может показаться, что все это фантазии, невероятные чудеса. Но, на самом деле, все очень просто.