На пути Орды

Тут же ворота крепости гостеприимно распахнулись; в проеме ворот появилась Петровна со скамеечкой и семечками…

* * *

– Ну, нет! – проскрипел зубами Чунгулай, позеленевший от бешенства, качавшийся в седле с какой-то тупой озверелой решимостью. – Твое гостеприимство уже изведали сыновья лучезарного… – Он окинул взглядом тридцать сотников, стоящих перед ним, и рукоятью плети выделил десять: – Вот тысяча сабель. Удар – с заката, через кладбище. Старший – Шагимордан! Смести эти деревяшки-кресты, пройти, обтекая могилы, сбить все живое, восставшее на пути! За конницей – два тарана. Пусть бьют одновременно, – две бреши. Ты прикрываешь, Шагимордан, пока тараны пробьют или повалят стену. Но стрелы – экономить! Для остальных: внимательно следить, – как только Шагимордан войдет в село, в бой вводятся все силы, все, до последней сабли! Село должно быть повергнуто в прах. Я всегда, по благости своей, оставлял в живых детей, не доросших до чеки колеса тележного. Здесь так не будет! В живых не останется никто. – Чунгулай махнул рукоятью плети в сторону Берестихи. – И да сопутствует вам удача!

– По коням!

* * *

Когда стало понятно, что армада в тысячу сабель покатилась на запад, чтобы, круто развернувшись там, на середине Лисьего поля, ударить с заката, Николай спешился и, направив коня в медленно закрывающиеся ворота Берестихи, пошел к «погосту имени Афанасича».

Тут все было уже готово к встрече: могилы были объединены в единый змееобразный окоп полного профиля со многими укрытиями-блиндажами, дополнительными ходами сообщения. Укрытия-блиндажи были устроены просто: поперек окопа клался настил из стволов, чуть потолще мужской руки; настил маскировался сверху дерном.

Перед передней линией окопов, метрах в тридцати, стояли деревянные «ежи», высотой в человеческий рост. Ежей было много – пять лент, пять рядов. Расстояние между рядами было такое же, как и между ежами в ряду, – метра полтора. В силу этого издалека ежи казались просто какими-то хлипкими деревянными конструкциями, хаотично стоящими вдоль передней линии могил, образуя в массе своей десяти-двенадцатиметровую ленту, отгораживающую могильник от Лисьего поля.

Однако безобидная хлипкость ежей была только кажущейся: все они были связаны прочной пенькой, капроновыми фалами и, что главное, – опутаны, провязаны, скреплены друг с дружкой километрами самой беспощадной, новейшей колючей проволоки: кто-кто, а уж Самохин-то знал, какая именно колючка пользуется ажиотажным спросом во всем мире!

В дополнение к этому каждый еж был принайтован к земле не меньше чем тремя фалами, примотанными к металлическим шпилькам, загнанным в землю едва ли не на полметра.

Конечно, все эти детали не просматривались издалека… Странные деревяшки, их много, – но что с того?

– Каждый бьет только свой сектор, – напомнил еще раз Коля. – Соседу не помогать, запомните: каждой стреле – своя цель! Прикинь, подумай и стреляй! Где слабина возникнет, там помогать буду я. Только я.

– Понятно!

* * *

Шагимордан, ведущий на штурм десять сотен сабель, не испытывал обычного восторга нападения. Все то, что ждало впереди, настораживало своей обыденностью, спокойствием, безопасностью. Он знал, что перед атакующей конницей иногда внезапно расступившаяся пехота открывает сцепленные телеги, груженные мешками с песком… Порой конница может попасть в систему заранее вырытых и замаскированных волчьих ям, ловушек.

В данном случае все это с очевидностью исключалось. Эти странные кладбищенские деревяшки не в силах не только остановить, но даже и задержать катящуюся армаду!

Ямы, что угадываются издалека, слишком узки, – точно по ширине человека. Конь не в состоянии провалиться в такую. Да, может, несколько десятков коней и оступятся, а пять-восемь, даже сломав ногу, скинут седока… Да! Но это ничто по сравнению с тем, что пришлось увидеть Шагимордану за десять лет великих набегов и завоеваний!

Впрочем, времени размышлять уже не оставалось.

Шагимордан махнул рукой, призывая ведомые им сотни предельно ускорить бег, переходя с рыси на галоп.

«Деревяшки сейчас с треском взлетят до небес, и их обломки усеют все поле!» – успел подумать Шагимордан, вылетая из седла…

* * *

Что там, вдали, произошло, было непонятно Чунгулаю: армада, вместо того чтобы пройти сквозь хлипкие деревяшки, застряла в них, остановленная какой-то властной неведомой силой. Десятки всадников, столкнувшись со строем безобидных дров, увязанных в пучки по три штуки, мгновенно вылетели из седел.

От истошных криков боли и бессильной ярости, конского испуганного, совершенно очумелого ржанья даже здесь, на опушке, заложило уши.

Поражало, что вылетевшие из седел всадники, вместо того чтобы вскочить, корчились в самых невообразимых позах, – кто сидя на корточках, кто стоя на карачках. Много было просто изогнувшихся вбок, извивавшихся всем телом, стремящихся выпрямиться.