На пути «Тайфуна»

Километров через семь батальонная колонна вышла к шоссе, и у перекрестка дорог остановилась, в ожидании приказа следовать дальше. Задержка раздражала, и, страдая от безделья, мы начали осматриваться. Из «достопримечательностей» тут имелся лишь недавно построенный лагерь, представлявший собой пару бараков, обнесенных колючей проволокой. Интересно, что он тут делает? Концлагерь для евреев? Вряд ли, их в Эстонии жило не так уж и много, к тому же республика находилась дальше от границы, чем Латвия с Литвой, и большинство евреев успели эвакуироваться. Осталось меньше тысячи, и почти всех их немцы уничтожили уже в сорок первом, еще до Ванзейской конференции. Так что эстонцы могут похвастать тем, что они первыми решили еврейский вопрос, и Эстония стала первой территорией «Юдинфрей». Правда, надо заметить, что, в отличие от той же Литвы, еврейских погромов в республике не было. Эстонцы за двадцать лет независимости еще не успели полностью проникнуться шовинизмом. Однако без дела каратели не сидели, продолжая «воевать» с мирными жителями и военнопленными. Заодно немцы стали отправлять им эшелоны с литовскими, латвийскими и чешскими евреями. Каратели принимали новые жертвы с радостью, потому что палачи получали всю одежду и вещи расстрелянных и постоянно просили прислать еще.

Но что касается вот этого лагеря, то вряд ли жертвы повезут для казни так близко к фронту. Тогда, может, это трудовой лагерь для добычи горючего сланца? Но сланцедобычей немцы озаботились только в середине войны. А, теперь понятно, здесь рубили деревья для строительства укрепрайона, вон и штабеля бревен виднеются. К счастью, работы начались лишь недавно, и соорудить неприступную линию обороны, как в той истории, фрицы не успели. Ага, вот как раз бойцы, выставленные в охранение, кого-то поймали и ведут сюда для допроса. Сейчас все узнаем.

Я выскочил из машины, все равно в фанерной кабине не теплее, чем на улице, и присмотрелся внимательнее. Так это, оказывается, не пленного привели, а наоборот, узника. Вернее, узницу. Полковые разведчики Осипов и Смирнов осторожно вели под руки изможденную женщину, спотыкавшуюся на каждом шагу. На лице несчастной не отражалось никаких чувств, кроме обреченности и безмерной усталости. Хотя на ней и не было полосатой робы, как у заключенных концлагерей, но, судя по изодранной одежке, она наверняка была заключенной в этом лагере и валила лес, пока совсем не обессилела. Определить возраст я затруднялся, ведь после пережитого в концлагере даже молодые могли казаться стариками, но под лохмотьями платка у освобожденной виднелись коротенькие, в стиле «ежик», седые волосы.

Кто-то из водителей сочувственно присвистнул:

– Надо же до чего фрицы женщину довели, сволочи. А зачем ей волосы обрили?

Замполитрука Михеев укоризненно покачал головой.

– Боец, в вашей автомобильной роте что, политзанятия не проводят? Так сходите к нам на политинформацию и послушайте. Немцы собирают у заключенных волосы, чтобы набивать ими матрасы и отправлять в Германию для своих фрау.

Сам не так давно побывавший в плену, Михеев отнесся к узнице с сочувствием. Он развязал тесемки своей ушанки, собственноручно надел женщине на голову и усадил её на свое место в кабину грузовика.

Пока несчастную кутали в теплые вещи и кормили шоколадом, подаренным разведчиками, Осипов подошел к комбату и, указав на штабеля бревен, лежавшие на краю леса, тихо доложил:

– Там расстрелянные. Видно, фрицы убили тех заключенных, что послабее, чтобы не мешали им быстрее удирать. И похоже, что трупы собирались сжечь. Их положили на бревна и сверху еще дрова накидали. А женщина то ли спряталась, то ли её забыли. Она сама ничего не говорит.

Впрочем, политрук не терял надежды разговорить освобожденную узницу.

– Вас за что в лагерь посадили, вы партизанка?

Та лишь помотала головой, однако её глаза, поначалу пустые и потухшие, уже начинали светиться жизнью.

– Может, вы подпольщик или коммунист?

– Да нет, – наконец, произнесла она первое слово. – Просто обычный учитель Каростельской школы.

– А за что тогда вас фашисты судили? – продолжал расспрашивать Михеев.

Женщина подняла на него глаза и тихо ответила:

– Да суда-то и не было. Эстонцы из политической полиции назначили мне приговор – отправить в трудовой лагерь, а немцы его утвердили.

Михеев, вытащив из своего вещмешка сухпаек и прикидывая, что из этого можно дать покушать истощенной узнице, одновременно продолжал расспрашивать:

– Так в чем же вас обвинили?