На «Ра» через Атлантику

Что касается мачты, героически спасенной им, то замысел волнореза в процессе — и в результате — описанных событий как-то незаметно увял, и опять идут нескончаемые споры, куда ее девать, распроклятую. Тур твердит, что выбрасывать плавучий материал — сущий идиотизм (между тем, я убежден, что он был бы втайне рад, если бы мачта уплыла и тем избавила его от хлопот). Предлагаются самые невероятные проекты — но она и по сей день лежит на палубе ненужным балластом.

Жорж споткнулся об нее и выругался:

— Столько огорчений из-за тебя, дуры!

Норман, Тур, Мадани заняты парусом… Не гротом, а запасным, маленьким, — Норман дважды пробовал приспособить его на носу, как бы кливером, но ничего не вышло, ветер загораживало гротом, — тогда решили поднять его на грот-мачту…

Там, где два, вполне может быть и третий, как в прошлом году. Норман загорелся: «Поставим, где наш косой?» Косой парус, привязанный к борту и мостику, несколько дней уже служил защитой от волн. «Идея! — сказал Сантьяго. — Заменим его куском брезента!» — так мы и сделали, и к вечеру над нами было три паруса, вооружение «Ра» стало максимальным.

За кормой появилась акула, думаю, все та же, она сопровождает нас уже давно, из породы серых, довольно большая — метра три-четыре.

Следующий день был хороший, прошли 57 миль, светило солнышко, но вдруг стало пасмурно и Тур, стоявший на вахте, сказал, что, кажется, будет шторм. Мы принялись убирать с палубы лишнее, увязывать багажник на крыше, а Тур и Норман пытались продеть веревки в средние серьги большого паруса, эти серьги метрах в четырех над палубой, весьма сложно до них дотянуться, но Тур соорудил нечто вроде крюка, взобрался на мачту и, откинувшись, держась одной рукой, зацепил-таки парус за ушко, и тут уже нам всем нашлась работа: объединенными усилиями подтащили парус к мачте и Норман, вися по-цирковому, вдел канат сперва в одну серьгу, затем в другую.

Эта дополнительная страховка предпринята на случай, если придется убирать парус, — Тур опасается, что намокший парус рухнет всей тяжестью на наш соломенный нос и поломает его.

Готовились капитально, а шторм разменялся на мелочь: небольшой дождик, часа через два — опять дождик, и все. Нельзя сказать, что это нас огорчило и разочаровало.

Утром того же дня состоялся мой первый радиоразговор с Ленинградом, если считать это разговором, конечно, — я слышал превосходно, а меня — отвратительно, ни слова не разбирали. Было тем обиднее, что только что, передо мной, Норман долго совещался с Крисом Бокели, потом диктовал длиннющий репортаж Тура, и связь держалась прилично, а мне не повезло.

Вообще в этом году радиоконтакты гораздо реже и хуже. Одна надежда на Ивон — она обещала посылать всем нашим родственникам письма с подробной, насколько это в се возможностях, информацией о плаваньи «Ра».

Стало еще теплее; о куртке, джинсах и тапочках вспоминаю лишь ночью, когда собираюсь на вахту, так как на мостике ветрено. Седьмого июня народилась новая луна, она тонкая и изящная, окруженная звездами, и появляется рано, часов в девятнадцать, когда еще светло.

Кстати, мы давно не переводили часы, живем не по местному, а кто его знает по какому времени, темнота у нас наступает около 21.30, а рассвет — в 6.30 — 7.00. Решено пока что стрелок не трогать, не сбивать своих привычек.

С луной веселее, океан не кажется таким суровым и чуждым. Странно, что я мог раньше луну не любить, она навевала тоску, особенно в детстве, зимой, в лесу, а здесь — наоборот: спрячется в тучу и сразу тоскливо.

На корабле введен новый питьевой режим. Провиантмейстер Сантьяго обследовал кувшины с водой, рассчитал наш расход и пришел к выводу, что если не подожмемся, то через двадцать дней останемся на бобах. Теперь решено: по литру на сутки в индивидуальную фляжку и по два литра на каждую из трех общих трапез, итого 1X8+2X3=14. Четырнадцать литров в день на всех, и точка, и пить из кувшина, который на камбузе, запрещено.

Сантьяго перестарался, для вящей экономии смешал в кухонном кувшине пресную воду с морской, это сочетание и в супе, и в чае преотвратительно, у меня разболелся желудок, и опять я дня два-три не брался за перо, дневник лежал заброшенный, а записывать было что, хотя бы цифры суточных переходов, — восемьдесят миль в день! Мы летели, как на крыльях, уже почти половина пути до Барбадоса была сделана, и на карте линия нашего курса выглядела прямой, как стрела. Мы никогда не шли так на «Ра-1».

От недугов своих я врачевался трудотерапией, укрепляя брезентовую стенку слева на корме, а то там волнам раздолье. Плохо, что веревки у нас нынче в цене, раньше их расходовали как хотели, а теперь побираемся, связываем обрывки или расплетаем толстые, чтобы получить несколько тонких.