На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.)

О вилах источники практически ничего не говорят, лишь то, что они появились позже Рода и рожениц, сохраняли свое значение в славянской демонологии в христианский период и имели какую-то связь с культом Мокоши[348]. Русский перевод Хронографа Георгия Амартола в списке XIV в. отождествляет вил с легендарной парой нильских сиринов — полулюдей, полуптиц[349]. А исследователи сходятся на их сравнении с болгарскими божественными пряхами — самовилами, — и русскими русалками[350]. При этом В.Й. Мансикка считал вил демонами, возникшими из духа умерших, а В.Я. Петрухин пришел к выводу об их равнозначности с роженицами, но не природными духами[351].

Информация о том, каким образом и по какому поводу совершались требы вилам, отсутствует. Впрочем, отождествление вил с сиринами заставляет обратить внимание на рассказ Слова о посте к невежам и Чудовского списка Слова св. Григория о приношениях русскими людьми в Великий четверг мяса, яиц и молока мертвецам — навьям, оставлявшим по себе птичий след[352]. Если же учесть мнение Н. Маторина о змеином облике вил, то, возможно, следует вспомнить сообщения Матвея Меховского и Сигизмунда Герберштейна о кормлении молоком в определенные дни домашних змей или ящериц в соседних с Московией литовских землях, где к ним относились как к пенатам[353]. Этот обычай, отнесенный В.Й. Мансиккой к белорусам, отмечал в 1581 г. и пастор Павел Одерборн в письме к Давиду Хитрею[354].

Стоит также обратить внимание на сербское поверье, согласно которому змея может принимать облик девушки-вилы, и на взаимозаменяемые обозначения для главы змей у южных славян — вилин коњ или змиjски коњ (правда, первое используется хорватами и сербами также для обозначения стрекозы)[355] Кроме того, представляется совсем не случайным настойчивое сближение славянских вил с ближневосточным змеем Белом/Ваалом в древнерусских списках поучений, поскольку они устойчиво ассоциируются с присущим стихиям змеиным началом в самих текстах Слов и в фольклоре. Однако, подойдя вплотную к этому выводу, Н.И. Зубов тем не менее объясняет включение вил в список «бесов» потребностями книжного стиля, для создания женской пары вилы-Мокошь[356].

Наконец, А.Ф. Журавлев показал связь названия вил с финскими, эстонскими, албанскими и славянскими понятиями, выражающими идею плодородия, обилия; с общеславянским словом vila в значениях ловкач, плут, перебрасывающийся с одного дела на другое, сумасшедший, мечущийся в танце; с названиями прорицательниц в скандинавских и волошском языках (vala, valva, völva и vilva)[357]. Все три значения просматриваются в южнославянских представлениях о вилах.

Хотя восточнославянскому фольклору данный персонаж не известен, это вовсе не означает, что его не было в древнерусских верованиях. Ведь не случайно одни покаянные тексты предусматривали вопрос о поклонении вилам отдельно, другие — наряду с Мокошью или роженицами, третьи вообще их не упоминали, а Слово св. Григория и вовсе указывало на их почитание по окраинам. Получается, что в эпоху позднего Средневековья с вилами были знакомы далеко не все русские земли, либо не везде они фигурировали именно под таким именем. Во всяком случае, в этнографический период подобная ситуация наблюдалась с русалками, характерные особенности которых на Русском Севере воплощались в образе водяниц[358]. Впоследствии же название вил, утратив связь с образом, могло быть забыто повсеместно.

Несколько менее проблематична фигура Мокоши. На Украине ее помнили до середины XIX в., а в Новгородской и Вологодской губерниях почитают и ныне под именем мокоша, мокуша или мокруха[359]. Не обладай исследователи этими фактами, упоминание Мокоши в древнерусских поучениях и требниках, наверное, тоже рассматривалось бы некоторыми из них исключительно как книжный штамп, не имеющий отношения к народным верованиям.

Слово «мокошь», вопреки утверждению некоторых исследователей, некритично принятому нами при подготовке диссертации[360], известно на территории расселения не только восточных, но и южных и западных славян. А.Ф. Журавлев выявил следующие его формы и значения: новг. мóкуш/мокош (м. р.) — нечистая сила, черт, бранное слово; мóкуша — зловредный человек; яросл. мокошá — привидение; сербо-хорв. Мокош (м. р) — сверхъестественная сила; чеш. Mokoš (м. р.) — божество влаги; слов. Mokoška — сказочная колдунья. Исходя из лингвистических данных, ученый считает теоним «Мокошь» праславянским[361]. Тем не менее, периодически высказывается мнение о неславянском происхождении обозначаемой им богини[362].