На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.)

Такие похороны могли произойти незадолго до или сразу после Пасхи, и поныне считающейся точкой отсчета для оттаивания земли и начала сева, который в середине — второй половине XVI в., по данным Турбервиля, Флетчера и Маржерета, проводили до начала мая или в мае[699]. Полагаем, Д.К. Зеленин напрасно упрекал иноземцев, объяснявших весенние похороны невозможностью копать землю в холодное время года, в непонимании русских обычаев[700]. Они вовсе не писали об откладывании погребения до Семика, к которому прекращались холода и можно было не опасаться за всходы, тем более что летописи фиксируют выпадение снега и морозы даже на Троицу, как, например, в 1523 г. в Новгороде[701]. Да и ссылка ученого на известия Маржерета в этом отношении некорректна, так как капитан рассказал о коллективном захоронении за пределами города умерших от голода 1601–1603 гг., не уточняя сроков похорон[702]. Погребение же Дмитрия Самозванца (о котором из русских источников упоминает, кажется, лишь Пискаревский летописец, а остальные говорят только о положении тела на поверхность земли[703]), действительно состоялось задолго до Семика. Но «великий холод, продлившийся восемь дней», начался раньше — в ночь после убийства[704], или, по К. Буссову, при перевезении покойника через трое суток в Божий дом[705], — и увязывался исключительно с Лжедмитрием, почему его труп и был, в конце концов, сожжен. Интересно, что Серапион Владимирский в XIII в. считал казнь через сожжение таким же поганством, как и веру в возможность засухи из-за погребения «заложных»[706] — не потому ли, что эти явления были связаны со схожими представлениями?

Лжедмитрий. Гравюра на меди, 1606 г., Аугсбург.

Хотя 17 мая вместе с Расстригой погибло несколько тысяч поляков и местных приверженцев, тела которых на третий день были отвезены в божий дом, а слугу свергнутого правителя П.Ф. Басманова даже разрешили захоронить у церкви, это не воспринималось в качестве причины заморозков. Так что в данном случае речь идет не столько о времени и характере смерти и погребения, сколько о социальном статусе и образе жизни одного конкретного мертвеца, а не их множества. Подобная ситуация вполне логична, если учесть, что, по наблюдению ван Геннепа, манипуляции с телом умершего тем сложнее, чем выше его положение, чем сильнее удар по обеспечивавшимся им социальным связям[707]. О влиянии на посмертный статус обстоятельств смерти, рождения и земной жизни покойного обратила внимание и С.М. Толстая[708].

Что же касается коллективного закапывания трупов, то средневековые авторы сообщают о нем как о норме не только в Семик, но и ранней весной (Дж. Турбервиль) или даже несколько раз в год (Д. Принтц)[709]. Кстати, реальность многократных массовых захоронений в течение года подтверждается данными Псковской I летописи под 1553 г. (было заполнено не менее трех ям, в том числе первая — за период с Семика до 7 октября) и Новгородской II летописи под 1571 г. (скудельницы загребали дважды — 31 мая и 24 сентября)[710].

Те, кого предавали земле в последующий весенний период, к началу лета действительно могли считаться недавно погребенными. Именно для этих покойников и устанавливалась дополнительная вселенская панихида, совершавшаяся по миновании опасного в земледельческом отношении срока, когда останки мертвецов уже не могли принести бед живущим и не тревожились последними. Поводом же для установления четко регламентированной общей памяти, по мнению ряда исследователей, послужил московский пожар, случившийся ровно за год до упомянутого события — 21 июня 1547 г., и унесший около 1700 жизней[711]. В свете этого факта представляется весьма интересным полесский обычай называть при пожаре имена утопленников[712] — не для того ли, чтобы затушить пламя силой подвластных им стихий — холода или воды?

Относительно утверждения, будто захоронение скоропостижно умерших могло вызвать заморозки из-за обиды оскверненной нечестивыми телами земли, стоит обратить внимание на то, что давно погребенных «заложных» не объявляли причиной холодов. Думаем, дело здесь было не в земле, а в самих покойниках, ушедших из жизни вполне определенным способом после очередного передела совокупной родовой доли и унесших с собой в мир нави часть, предназначенную живым, — весеннее тепло. Поскольку досрочно умерший не считался полноценным мертвецом, над ним нельзя было произвести поминальных обрядов, которые позволили бы совершить необходимый передел. Поэтому оставался единственный выход — вернуть тело вместе с унесенным им теплом на поверхность земли, по крайней мере, до очередного календарного дня, предполагавшего выход в новое временное пространство — до Троицы или предшествовавшего ей Семика. Во всяком случае, именно в этот день обычно производилось погребение в убогих домах[713], о которых также стоит сказать несколько слов.