На распутье

Добрались до дома уже в темноте, но без приключений. Житейские охи-вздохи и практичное исследование Ниной Петровной жилплощади прошли за кадром. Катя с Люсей, супругой Анатолия и их пятилетним сынком, не отвлекали мужскую половину от важного занятия — дегустации на кухне бутылки странного армянского коньяка «Prazdnichniy». Несмотря на идиотское название, напиток был удивительно, даже парадоксально хорош. Не иначе, на заводе бочками ошиблись при разливе. Поэтому еще осенью, вместо того чтобы отправить напиток в место первоначального целевого назначения — обменный резерв НИИ, фонд из двух коробок был целиком выкуплен в мое личное пользование[131].

Если бы Василий Никанорович с Анатолием не курили, было бы совсем хорошо. Раз пять предлагал пойти в комнаты, благо, одна пока была практически пуста. Но советское понимание кухонной идиллии оказалось сильнее. Девушки то и дело таскали тарелки, вилки и ножи в гостиную, чего-то резали, заправляли, жарили. Нина Петровна аккуратно и тихо впихивала в мужа закуску, он отталкивал ее культей, а левой тянулся к рюмке. Меня напрягли открыванием консервных банок со шпротами, печенью трески и красной икрой. Анатолий мешал странную субстанцию, по дикой традиции называемую «оливье». Пр-р-р-раздник, черт, куда бы сбежать?! Одно хорошо, успел зарубить дикую инициативу по выставлению консервных банок (а не их содержимого) на стол в тарелках.

К десяти все затихло, оказывается, дамы ушли переодеваться и наводить лоск. Еще одна нелепая особенность быта. Сначала бегать в фартуках и халатах, потом надеть платья, пошитые за полгода, дефицитные туфли на каблуках, накраситься… Черт, зачем наматывать на себя мишуру с елки? Еще месяц назад выкинул бигуди со словами: «Плевать на ретромоду!» — и опять какой-то крендель на голове? Еще и блестки на веках, вроде не завозили на нашу базу таких теней. Надо их найти и отправить в мусорный контейнер — догонять бигуди[132]. А… Вот и Люся, такая же красивая. Тьфу, блин, деревня!

К одиннадцати все были уже хорошенькими. Даром что ли «тренировались» пару часов на кухне? Тесть учинил форменный допрос:

— Эх, богато ты живешь, повезло Катьке!

— Она тоже старается. — Вот будто мало мне развлечений, так еще разговор.

— Нет, хорошо, аж завидки берут, — обернулся к жене: — Правда, мать?

— Вась, ты съел бы кусочек курочки. — Нину Петровну волновал, похоже, один вопрос, как подольше сохранить человеческий облик мужа. — Дай положу, дома такую не попробуешь.

— Не мешай! — и опять ко мне: — Вот ты большой начальник, по всему видно. Но рабочие у тебя на заводе, они сколько получают?

— Да не завод это, я в НИИ работаю. И до больших мне…

— Какая разница! Сколько рабочий у станка получает?

— Ох, ну мэнээсы по сотне оклада. Премии еще бывают. А что?

— Вот! — Василий Никанорович воздел вверх культю. — Что значит Москва! А у нас на заводе надо за сотку по полторы смены у печи стоять! Еще и бригадир накажет.

— Да ну, вроде сталевары неплохо зарабатывают.

— Может, где и неплохо, а у нас так. Зато обещают…

— Вась, ну хватит тебе, уймись, наконец! Все-таки Новый год, — не выдержала Нина Петровна. — Ты двадцать лет на заводе не был уже!

— Неважно! На прошлой неделе, помнишь, к Ваньке ходили, ну, на юбилей? Он и рассказывал все.

— Пить ему надо меньше. — Теща все же всунула в руку тестя вилку с наколотой куриной ногой.

— А вы почему не на заводе, — удивился я. — Там же должно быть полно несложной работы с бумагами.

— Кому инвалид нужен, — горько засмеялся тесть, видимо, хлебнул лиха. — С фронта столько раненых вернулось, без вась-вась с начальником ловить нечего.

— Слава богу, хорошо же пристроился истопником, — опять вмешалась теща. — Шестьдесят рублей в месяц платят, когда и больше. Живем как люди, в прошлом году, помнишь, еще путевку в санаторий давали на два дня. Да у меня рублей восемьдесят закрывают, и премия часто бывает, вон, тринадцатую третьего дня получила.

— Не бабское дело, мужику перечить! Иди, на кухне командуй! Ты, зятек, запомни, бабу в кулаке держать надобно. Все зло от них, окаянных!

— Вот что Петенька о нас подумает? — начала увещевать мужа теща. — Мелешь тут языком, а он человек образованный, видно.

— Да, Петр, как тебя по батюшке? Одно слово, начальник, а поэтому и партийный, и не в обиде на жизнь.

— Юрьевич я и — беспартийный, — не удержался от уточнения, — пока не собираюсь в КПСС.

— Да ну! — от удивления Василий Никанорович опрокинул стопку и, не закусив, протянул: — Вон оно как…

— Серьезно, — засмеялся я. — Вон Анатолий парторгом у нас, не даст соврать…

— Без партии нам никуда, — продолжил тесть неожиданно, — верное дело. Вона, Димка с Володькой пустили машину угля налево. Так Димке дали два года поселений[133], потому как беспартийный. А Володька бумажку из парткома принес и ходит гоголем сейчас. Товарищи на поруки взяли, ошибся, мол, враги запутали.

— Да при чем тут партия, может, вина у них разная?

— Не, все они вместе обстряпали, верно говорят, — гнул свое Василий Никанорович. — И ты, зятек, знай: партия, она как семья, своих не бросает.