На ратных дорогах

— Высокий такой. Видно, из штаба полка. Рани утром он шел из тыла, заметил нас и спрашивает: „Чего вы тут торчите?“ „Шпиона ловим“, — доложил я. „Интересно! А как вы думаете его поймать, мерзавца?“ Я доложил наш план. Он похвалил нас, пожелал удачи и пошел к передовым.

Пока Голохвостов рассказывал это, я видел, как адъютант багровел, лицо его делалось свирепым. Под конец он не выдержал:

— Мерзавцы, идиоты, это и был шпион! Почему не задержали?

На крик вышел командир полка;

— В чем дело?

Выслушав рапорт адъютанта, спокойно сказал:

— Разведчиков бранить нечего, они не виноваты. А вам, поручик, следовало распорядиться задерживать любого, даже офицера…

* * *

Кончался июнь. Положение на фронте продолжало оставаться тяжелым.

Из сообщений „солдатского вестника“ мы знали, что немцы теснят фланги русских севернее и южнее Варшавы. В результате варшавский участок оказался выдвинутым далеко вперед.

Чтобы хоть как-то облегчить положение войск на флангах, соединения в центре участка пытались активизировать свои действия. Предпринимали атаки и наши полки, но из-за слабой артиллерийской поддержки только несли потери. Словом, приостановить или хотя бы задержать наступление противника на Нижнем Нареве и на праснышском направлении не удалось.

И тогда русское главное командование решило вывести армию из немецких „клещей“. В ночь на 4 июля 1915 года войска, находившиеся западнее Варшавы, стали отходить.

Вместе с другими отходил и наш полк. В течение всех этих трех недель команда разведчиков действовала не зная отдыха.

В первую ночь нас оставили для „обозначения своих“, в чем команда уже накопила опыт. Пока мы тревожили немцев, полк снялся и к утру успел отойти почти на Двадцать верст. После этого наша команда следовала позади арьергардного батальона и стремилась всячески задерживать противника.

И тут особенно проявил себя наш новый товарищ — разведчик Борис Куняев. Незадолго до отступления я узнал о нем из бесед с солдатами 4-й роты. Они хвалили „вольнопера“, по специальности инженера.

Теперь, при отступлении, он был незаменим. По его предложению мы устраивали взрывные „сюрпризы“: подкладывали в пустующих домах гранаты, а кольца чеки привязывали тонкими веревками к ручкам входных дверей и различным предметам. Куняев был мастер на выдумки. Куда он только не подкладывал „сюрпризы“: и под ступеньки крыльца, и в печи, и в шкафы или под крышки сундуков, в которые вражеские солдаты, жадные до чужого добра, охотно лазали.

В одной из деревень разведчики нашли много оставленных войсками боеприпасов. Сложив их в придорожной канаве, подсыпали вниз пороху и подвели бикфордов шнур. Женя Эйхголь остался в засаде. Когда показалась голова немецкой колонны, он поджег шнур. Сначала стали рваться патроны, производя впечатление стрельбы, потом грохнул большой взрыв. Противник рассыпался, залег, открыв пальбу.

Через несколько дней мы нагнали полк.

Штаб разместился в Варшаве. Там я встретил Асмана. Он шел, понурив голову, о чем-то задумавшись. Обрадованный, я вытянулся перед ним во фронт. Капитан поднял голову, улыбнулся:

— Здравствуйте, Абрамов. Легки на помине. Я как раз справлялся о вас. Вчера из штаба дивизии запросили кандидата в школу прапорщиков. Я назвал вас. Готовьтесь в дорогу. Будет время, заскочите попрощаться.

Капитан ушел, а я продолжал стоять на месте. Сколько раз мечтал попасть в школу, а вот когда мечта осуществилась, вроде растерялся. Было и радостно и тревожно.

Начальник команды разведчиков разрешил отлучиться в 15-ю роту, чтобы попрощаться с друзьями. Они уже знали о моем предстоящем отъезде. Никита Цветков, ласково улыбаясь, крепко обнял меня, напутствуя:

— Иди, учись. Но никогда не отрывайся от солдат — в них вся сила.

Три месяца в Петергофской школе прапорщиков пролетели незаметно. А зимой 1915 года вместе с товарищем по школе Воробьевым мы очутились в Минске. Здесь получили назначение в 334-й Ирбитский полк. Сразу из штаба поспешили к поезду.

Когда извозчик подъезжал к вокзалу, городовой остановил нас:

— Скоро подойдет царский поезд. Никого пущать не велено.

Трешница, врученная Воробьевым, возымела действие. Городовой разрешил пройти пешком к вокзалу, очищенному от публики.

Даже не верилось, что я увижу самодержца, которому ежевечерне желали „многая лета“ выстроенные на молитву солдаты. Каков-то он?..

Порядком на вокзале распоряжался жандармский полковник Скалой. Он не мог отказать в нашей просьбе „перед смертью за царя и отечество посмотреть на любимого монарха“.

Время шло. День кончился. На станционных путях загорелись огни. Начался съезд высокопоставленных лиц. Прибыли губернатор, архиерей, командующий 2-й армией генерал Смирнов, командующий фронтом генерал от инфантерии Эверт.