На развалинах Мира

Я объяснял это внутренним теплом, достигающим поверхности из глубин — и сурово сжимал брови, догадываясь, что добром это не может кончиться. Еще хватало мест, где огненные языки вырывались наружу — правда, их стало на много меньше, чем было в начале. Зато ветер… При дыхании пар вылетал изо рта, а лицо стягивало маской. По моим прикидкам, мороз достигал не менее двадцати пяти-тридцати градусов. И опять столкновение таких различных температур воздушных масс и земли, в итоге создавало пар, превращающийся в непроницаемый туман. Сумрак — небо так и не прояснилось, продолжало давить мрачными, непроницаемыми тучами — усиливался мельчайшими каплями, видимость пропадала, если не совсем, то очень сильно. В нескольких шагах все сливалось в белесую пелену, и разглядеть что-либо, сквозь нее, было невозможно. Я старался это время пересидеть внутри подвала.

И все же, я не мог оставаться в нем вечно. Прожить в моем арсенале, складе — я называл его по разному — можно было сколько угодно… Но не всю жизнь.

Мне предстояло выйти и попытаться разведать местность. И, если уж и не найти никого, то хоть иметь представление о том, во что превратился город и насколько далеко тянутся разрушения и провалы, как в нем, так и за его пределами.

Я стал готовиться к этому со всей тщательностью. Сшил из крепкой ткани мешок, который приспособил для ношения на спине. Заполнил его продуктами — из расчета, на несколько дней. Взял в основном самые питательные и легкие банки, только жестяные — стекло могло не выдержать моих прыжков и разбиться. Взял плоскую бутылку с коньяком — среди продуктов нашлось и спиртное, на всякий вкус. Тут присутствовал и ром, и виски, и джин, и водка. Но я никогда не был особым поклонником крепких напитков, предпочитая всему обычную воду. Коньяк был положен из соображений скорее необходимости, чем удовольствия. Мешок был укомплектован и небольшой походной аптечкой. Увы, но я не знал, что нужно брать в первую очередь — многие названия были мне неизвестны. Возможно, я оставлял дома то, что могло пригодиться, и брал вовсе ненужные лекарства. Но бинты и мази я взять не забыл, так же, как и средства от простуды и несколько шприцев с обезболивающими — в них я немного разбирался. Помогло то, что я работал когда-то спасателем. Умение оказать первую помощь всегда входило в наши обязанности, жаль только, что более подробное обучение не успело завершиться — я потерял работу и с тех пор был вынужден искать ее по всем краям и городам нашей, в прошлом великой, а теперь разоренной страны. И работу — любую, вроде той, какую исполнял совсем недавно. Я несколько лет был строителем — что помогло мне так быстро и качественно оборудовать мой подвал.

Прикинув, все за и против, я еще раз подумал, что мне повезло… Хотя, назвать везением то, что я упал с высоты в пропасть и лишь чудом, не на дно, а в трубу — еще вопрос. Но я был жив… А все, кто спасался рядом со мной — мертвы. Скорее всего, то, что я вылез наружу после многих часов блужданий в темноте, спасло меня, от какого-то, губительного для всего живого, излучения — только этим можно было объяснить то, что я не видел никого живого. Те, кто уцелел при землетрясении и наводнении, спасся от взрывов и огня, не выдержали чего-то еще… И, очень вероятно, что выжженные глазницы и черепа — как раз свидетельство именно этого. Но ведь не все? Кто-то, как и я, мог оказаться под руинами и завалами, и только потом, когда все кончилось, выползти наружу! Но я пока их не видел…

* * *

Можно ли к этому привыкнуть? Не рвать на себе волос, не резать вен, не броситься в пропасть, чтобы покончить со всем раз и навсегда? Сознавать, что во всем мире нет больше никого и ничего… А если кричать — то крик твой будет услышан лишь ветром. И только пепел и песок станут внимать твоим словам. Порой накатывало отчаяние… Я выходил на поверхность, с тоской смотрел на мрачные картины, простиравшиеся во все стороны от моего холма и, опустив голову, убирался обратно, в тишину и надежность подвала.

Там, занимаясь чем угодно — шитьем ли, рубкой дров, приготовлением пищи, пытался так измотать себя, чтобы уже ни какие мысли не посещали меня, кроме тех, что посвящены только насущным заботам.

Когда становилось совсем невмоготу, я одевался, закидывал за спину свой походный мешок, брал в руки копье и, плотно затворив входное отверстие за собой, отправлялся, куда глаза глядят. Я многое запомнил по своим прежним скитаниям, но с тех пор все изменилось. Пока я находился в убежище, земля еще не раз вздрагивала, старые пропасти сменились свежими, а те, которые я знал — напротив, пропали. Да и невозможно было запомнить все расположение тогда, когда я был полностью поглощен только поисками еды. Кое-что, правда, отложилось — чисто автоматически. Я приходил куда-то, и убеждался в том, что я здесь уже был.

Звериная память говорила об этом. Она так и не пропала во мне окончательно, вместе с теми изменениями, о которых я уже упоминал.