На реках вавилонских

Можно было подумать, что склад поношенных вещей принадлежал нам. Я выпустил ее руку, кивнул и подумал про себя: неплохо-то неплохо, да только не по возрасту и некстати — потому что вызывает подозрения. Выглядит так, словно она хочет догнать свою молодость. При этой мысли нутро у меня будто свело судорогой, и я, как добрый человек, который хочет всегда быть уверенным, что делает добро, дал себе слово: никогда больше не осуждать этих людей. Возможно, именно так и получалось с непрожитыми жизнями, потерянными годами, что были за плечами у многих беженцев.

— Желаю удачи сегодня вечером, — Линн прошла в пальто мимо меня, подняв большой палец — она уже была свободна. Я рассказывал ей о предстоящей беседе, как правило, там давали указания, иногда отчитывали и редко когда хвалили. Однако о своих надеждах и о том, что я уже послал все данные о себе в ЦРУ, — об этом я молчал. Нехорошо посвящать в свои дела коллег, даже если ты с ними накоротке, а с Линн мы каждую пятницу ходили на боулинг, всего несколько месяцев назад она и ее муж, который работал также и для нашей службы новостей, приглашали меня и Юнис на ужин. Даже в тир мы иногда ходили вместе. Так или иначе, никто не знал, на какую должность назначат человека в Управлении и не будет ли его новая работа по самой своей сути требовать величайшей секретности.

Зимой свет в наших служебных помещениях никогда не гасили, днем — потому что быстро темнело, а ночью лампы не гасили из соображений безопасности, хотя не во всех помещениях велось ночное дежурство. На дворе смеркалось, на моих часах было без чего-то четыре. Никудышный наблюдатель этот Рик, подумал я и постучал по своей "Омеге". Можно подумать, часы "Омега" когда-нибудь останавливаются. Неоновые трубки изливали деловитый свет. Линн уверяла, что этот свет холодный, я ощущал его как деловитый. Я слегка отдернул занавес и увидел, как двое детей пытаются поймать большую черную птицу. Она заметно хромала и не могла улететь. Тем не менее дети все время раскидывали руки и пытались загнать птицу в угол, — то она прыгала под кустом, то снова вдоль стены дома, — они явно боялись взять ее в руки. Птица была крупнее вороны, но я не мог себе представить, чтобы сюда залетел ворон. Подошла женщина и стала делать какие-то знаки, ей, видимо, не понравилось, что дети гоняют птицу. Я узнал ее по куртке. Брюки на ней были те же, что и раньше. Я только сейчас вспомнил, что Нелли была матерью двоих детей. Из головы у меня не шел Василий Баталов: не столько тот факт, что он прикасался к ней и любил ее, сколько вопрос, кем он, собственно, был, и жив ли еще, — возможно, неведомо для нее, а возможно, — только для нас, несмотря на наши подозрения. Возможно, неведомо и для него самого. В таких случаях ничего нельзя было исключать. И эти двое детей были, значит, не только ее, но и его. Мать беседовала с каким-то низкорослым мужчиной, в то время как дети у нее за спиной гоняли искалеченную птицу.

Этот случай относился к числу моих бесславных дел, и, конечно, сегодня вечером я о нем упоминать не буду, пусть бы даже они мне на это намекнули. Правда, я мог сослаться на то, что последний допрос вел Флейшман, один из их лучших специалистов, но такие отговорки не вполне убеждали. Если бы не запах Нелли, то, возможно, я бы воспринял нашу с ней встречу как подстроенную и как часть моей работы. Такое со мной бывало, как бывали и другие вещи, в которых, однако, не таилось столько возможностей. Ответственность — это было нечто иное, ответственность означала: всегда на один шаг и на одну мысль опережать события. И все же я никогда не превысил бы свою меру ответственности, в этом заключалась моя мораль и отсюда проистекало мое честолюбие. Только я не без сожаления установил, что всегда сам отмечал черточками эту меру и, стало быть, не существовало более точного критерия, более объективной оценки, и одно лишь ЦРУ могло бы наделить меня достойной репутацией или наказать отсутствием таковой.

За спиной у меня открылась дверь, и вошел едва знакомый мне офицер нашего контрольного пункта, на который я вскоре перестану работать, по меньшей мере как сотрудник службы новостей, посмотрел на меня испуганно и одновременно заискивающе.

— Что вы хотели?

— Надеюсь, вы твердо стоите на ногах. — Повидимому, он пришел с чем-то настолько важным, что от волнения почти потерял дар речи.

— В чем дело?

— Только что был звонок.

— И что? — ЦРУ наверняка не стало бы вызывать меня по телефону, только в крайнем случае, если бы они отложили собеседование или вообще его отменили. Но чтобы ЦРУ еще звонило мне сюда по телефону за два часа до обговоренного срока, дабы выяснить пусть даже какие-то важные обстоятельства, — такое было исключено, весь этот механизм работал слишком безупречно и без сбоев, в этом я был уверен. Через какую-то долю секунды я эту мысль отбросил и вернулся к действительности, которая крепко держала меня в своих объятиях.

— Это была моя жена, верно? Вы имели удовольствие говорить с моей женой. И что же показалось ей настолько важным, что она позвонила сюда?