На реках Вавилонских

Столик в «Бристоле» с видом на лиман заказали заранее. Легкий бриз с моря смягчает жару, официанты с салфетками через локоть расставляют дышащую паром стерлядь, в серебряных икорницах отливает перламутром черная каспийская икра.

– Расскажи, Саша, как жилось тебе в столице? Надо думать, икрой осетровой не питался?

– Случалось и икрой. А было это так. Перебивался я в Петербурге, как многие студенты, репетиторством. Иногда по три урока в день добыть случалось. Но концы с концами все равно не сводились. Не как у Раскольникова, конечно, а как, скажем, у Разумихина. Пальтецо дрянное, как говорится, на рыбьем меху. Бежишь иногда по Фонтанке какого-нибудь олуха репетировать, нос в воротник спрятал, картуз на уши натянул, а у Аничкого моста – живорыбный садок. Да вы, пожалуй, и не знаете, что это такое. Чисто петербургское явление: большая деревянная баржа с надстройками, а в них торговые помещения, складские и жилые, для приказчиков и рабочих. Стоят такие баржи и зимой, и летом всегда на одном месте, на приколе. Из кирпичной трубы валит дым. По сходням спускаешься в торговый зал. У входа застыли, как колонны, две замороженные белуги, аршина в два, а то и больше. В центре зала расставлены чаны с живой рыбой, а вокруг них на рогожах лежит навалом мороженая. В бочонках – икра всевозможных сортов. Подходишь к приказчику, подаешь ему кусок булки, просишь мазнуть паюсной – на пробу. Нет, солоновата. А если зернистой? Эта горьковата. Попробуем ястычной. Нет, уважаемый, сегодня брать не будем. Вот так и обедали. Вкусно и сытно.

– Помнишь, Шурочка?

– Конечно, Сашенька!

Александр подвинул поближе икорницу, щедро намазал булку черным блестящим перламутром и продолжил:

– В хорошие времена снимал на пару с приятелем конурку с пансионом: завтрак, обед, вечером – чай. Но тут уж дешевле, чем в двадцать рублей, не обойтись. По большей части обитал в общежитии. Кипяток – сколько влезет, булочник заходит с дешевым товаром, колбасник. Ну, и университетская столовая, конечно, выручала. Обед без мяса – восемь копеек, с мясом – двенадцать. Стакан чаю – копейка, бутылка пива – девять копеек.

– К чему в студенческой столовой пиво? – удивился Михаил Савич.

– Так уж повелось, – ответил Александр. – Петербургский университет – вольница, не то, что гимназия или твой Нежинский бастион. Некоторые любители дешевого пива проводили в столовой больше времени, чем на лекциях.

– Но не ты?

– Но не я.

«СВИДЕТЕЛЬСТВО.

Предъявитель сего Александр Людвигович Савич принят был в число студентов Императорского Санкт-Петербургского Университета в августе 1903 г. и зачислен на Историко-Филологический Факультет, на котором слушал курсы: по Греческому и Латинскому языкам, Греческой и Римской истории, Философии, Сравнительному Языковедению, Санскритскому языку, Русскому языку и Словесности, Славянской Философии, Истории Западно-Европейских Литератур, Всеобщей истории, Средней и Новой Русской истории, участвовал в установленных учебным планом практических занятиях, подвергался испытанию из Французского языка и, по выполнении всех условий, требуемых правилами о зачете полугодий, имеет восемь зачтенных полугодий».

Дамы пили кофе маленькими глотками, перекатывая, как гладкие морские камешки, семейные новости. Братья поднялись из-за стола и вышли на балкон. Вечерело.

– Я не только приискал, – перешел к главной теме Александр, – но и получил место в коммерческом училище Глаголевой. Первое, кстати, в России учебное заведение, где совместно обучаются мальчики и девочки.

– Еще неизвестно, хорошо ли это, – с сомнением обронил Михаил.

– Вот и ретрограды из Министерства народного просвещения сомневаются. Сопротивляются свежим веяниям. Потому-то и возникают коммерческие училища.

– В ваших коммерческих училищах даже древних языков не преподают!

– А зачем они нужны современному человеку?

– Дисциплинируют ум и развивают память. Латынь лежит в основе всех европейских языков. Жаль, что ты этого не понимаешь.

– Ладно, сдаюсь, – прервал его младший брат.

Он задумчиво поглядел на чистенькую набережную, на неправдоподобно голубое море, на теплую дорожку, которая бежала от предзакатного солнца прямо к их балкону, и нерешительно сказал: