На реке

В редакции крошечной районной газеты, где он уже бесконечные пять лет работал водителем, а она всего три жалких месяца корреспондентом, часто можно было увидеть, как она вертится в коридоре или курилке с такими же коррами или главным редактором – Вовкой, который возвышался над ней, как гора. До ее появления все здесь было спокойным, устоявшимся, привычным. Скучным. И хотя каждую весну он думал о том, чтобы наконец найти что-то другое, уйти и больше никогда не видеть этих кабинетов и людей, он все же оставался. Потому что здесь была… атмосфера. Да, правильное слово. Вот даже редактора можно называть просто – Вовка. А теперь, когда ее длинная, худая фигура маячила в коридорах, перетекала из кабинета в кабинет и голос с хрипотцой звучал за стенами, уйти стало совершенно невозможно. Особенно после того, как она все-таки на него посмотрела. Он отчетливо помнил, как в приемной она крутилась рядом с Вовкой, подхохатывала какой-то его шутке, а потом приподнялась на цыпочки и мазнула его губами по щеке. Максим наблюдал за ними, сидя рядом с секретаршей Наташкой.

– Она тебе не подходит, – сказал он.

Вовка глянул на него поверх Агатиного плеча, а она обернулась (затылок перетек в маленькое ухо, скулу, показался вздернутый нос). На него уставились два темных, диких, животных каких-то глаза, дрогнула, изогнувшись, широкая бровь.

– В самом деле? – ухмыльнулась и вышла.

Макс чувствовал, что в своей влюбленности он нелеп, как может быть нелеп взрослый мужик, прислушивающийся к девчоночьим шагам в коридоре, к ее смеху в начальственных кабинетах и ждущий, ждущий, что вот сейчас она посмотрит. Вот сейчас. Но снова – нет.

Когда не нужно было ехать с журналистами на задание, он по часу высиживал в курилке, в табачном дыму, пока во рту не делалось вязко и горько от сигарет и кофе. И горьким было само ее имя – Агата. Входящие окидывали взглядом его плотную, будто сложенную пополам на неудобном стуле фигуру, кивали, курили, уходили. День шел. Она не шла.

И вот сейчас она смотрела на него с обычной ухмылкой, и глаза ее щурились.

– Пошли, – она взяла его за руку и потянула за собой.

Странно было послушно идти за ней, и в жаркой ее ладошке руке его было тесно, но отнять руку не хотелось. И даже то, что навстречу могли попасться знакомые, было совсем не страшно. В ее квартире в темноте коридора угадывались силуэты наставленных друг на друга коробок.

– Я еще не до конца распаковалась, – она двинулась в сторону комнат, уверенно прокладывая себе путь среди баррикад.

Макс прошел за ней. На кухне, в маленькой нише у окна, стояли две кошачьи фигурки с вытянутыми змеиными шеями. Проследив за его взглядом, она сказала:

– Это Марла Сингер и Шнурок.

– Я думал, в этом городе только я один сумасшедший.

– Нет, нас двое, – она улыбнулась, обнажив ровные влажные зубы. – Так что ты среди своих. Пить хочешь?

Максим перехватил ее руку, потянувшуюся к высокой кружке с пасущимися зебрами на борту, и склонился над ее лицом. Он стал губами захватывать кожу на ее лбу, веках, щеках и на шее, словно действительно хотел пить и искал на ее теле воды.

– Ты меня только за руки подержи, – сказала она серьезно, – поцарапаю еще. Тебя жена заругает…

– Знаешь, ты когда лежишь, ты какая-то очень маленькая.

– У меня разлет пальцев – больше октавы. Видишь?

– Чего?

– Больше октавы. По клавишам на пианино.

– Играешь на пианино?

– Угу.

– А это у тебя что? – его палец заскользил по розовому шраму, пересекавшему ее гладкий живот.

– А это доктора хотели посмотреть, что у меня внутри.

– И что?

– Они провели подробные изыскания и обнаружили, что внутри я еще прекраснее, чем снаружи.

– А с Вовкой у тебя что?

– С редактором? Ничего. Он меня подобрал, и теперь я на него работаю. А ты ревнуешь, да?

– В каком смысле подобрал?

– В прямом. Из лужи. Я маме в больницу газеты несла и журналы, это еще весной было. Поскользнулась – наледь же кругом, а у меня каблучищи – и прямо в лужу, представляешь? Выбралась, мокрая вся, давай все эти шедевры отечественной журналистики из лужи вытаскивать, вода течет. Кошмар! А он мне помог. Сказал, что как раз ищет человека, который так бережно относится к печатному слову. Я тогда без работы сидела. И вот – я здесь!

Дойдя до дома, он долго курил у подъезда, не решаясь войти, потому что был уверен: Нинка обо всем догадается, как только посмотрит ему в глаза. Он нерешительно шагнул за порог своей квартиры, которая на короткий миг показалась ему чужой, наполненной незнакомыми звуками и запахами. Но дома никто ничего и не заметил. Как будто и не пахло от него чужим гладким телом, не застыло на шее ее дыхание, не саднило исцарапанные об асфальт руки. Нина выглянула в коридор, как маленький зверек из своей норы, почуяла пиво, смешно сморщила носик, укоризненно качнула кудряшками, поцеловала в щеку.

Потом расстелила постель, поманила в спальню, в уютную темноту, подышала в плечо.

– Устал?

– Немного.

– Ну, спи. Спи.

Обнял ее, мягкую, поцеловал в висок. Родная.