На реке Росомашьей

Ятиргин кончил работу и поднялся на ноги, отряхивая от снега свои рукавицы. Тылювия, заметив это, тотчас же вернулась к своему шатру и опять стала хлопотать вокруг костра. Я решил наконец возвратиться к шатру Акомлюки, дававшему мне ночлег. Он уже был приготовлен для входа мужчин. Толстая Виськат, сестра Акомлюки, распластавшись по земле, уже собиралась вползти в полог с лампой в руках. Другие женщины снимали с крючьев огромные чайники и переворачивали горячее мясо в котлах, для того чтобы оно лучше варилось, хватая куски голыми руками и немилосердно обжигаясь. Во всех концах стойбища слышался частый и глухой стук. То мужчины выколачивали свои плечи и ноги роговыми колотушками, приготовляясь войти в домашнее святилище. В полог нельзя внести на одежде ни одной порошинки снега, ибо она превратится в сырость, а чукотский обиход не изобрёл ещё никаких средств для сушения отсыревшей одежды. Волей-неволей и мне приходилось последовать примеру других и полезать в полог.

Через четверть часа все прелести чукотского домашнего комфорта были налицо. Я сидел в углу, сняв с себя всю лишнюю одежду и скорчившись в три погибели для того, чтобы занимать поменьше места. Весь полог от края до края был наполнен полуобнажёнными человеческими телами, которые разгорелись от внезапного перехода от холода к теплу и блестели крупными каплями пота. Из-под входной полы виднелся ряд круглых, гладко остриженных голов, так плотно окутанных тяжёлой меховой драпировкой, что о существовании туловищ сзади можно было только догадываться.

Это были люди, которым не хватило места в пологу и которые не хотели лишиться своей доли в пиршестве. Кавралины и чаунщики с ближайших стойбищ уехали домой, но и без них было довольно гостей. Люди в пологу нажимали друг друга коленями и плечами, принимали самые неудобные и неестественные позы, сохраняемые только благодаря силе взаимного подпирания. Мне было не лучше, чем другим. Широкая спина Акомлюки простиралась пред самым моим лицом, скрывая от меня свет лампы, а другая, не менее увесистая туша, принадлежащая молодому гостю из кавралинов, двоюродному брату Умки, весьма больно притиснула к земле мою левую ногу. В пологу было жарко, как в печи. Резкий запах человеческих испарений так и бросался в голову. Серая оленья шерсть носилась повсюду, прилипала к потным щёкам, назойливо лезла в нос и в рот, примешивалась к каждому глотку чая и к каждому куску пищи. Чаепитие кончилось, не успев начаться. Два вёдерных чайника опустели, а присутствующим насилу досталось по чашке. Женщины опять стали возиться на дворе, а общество старалось сократить время ожидания разговорами. Я кое-как уговорил Акомлюку отодвинуть свою спину и, достав из портфеля записную книжку, принялся заполнять страницу дневника. Чукчи смотрели на мои руки с таким пристальным вниманием, как будто я разыгрывал пред ними на своих десяти пальцах самое удивительное представление.

Етынькэу, сидевший наискось, так низко перегнулся над моими коленями, что его голова задела за ручку пера, мешая мне писать.

— Ого! — сказал он. — Хорошо ты выучился! Словно бег мышиных ног!

— Словно бег водяного червяка! — прибавил кавралин, сидевший рядом со мной.

— Это что! — подхватил красноглазый Амрилькут с торжественным видом. — А ну-ка, Вэип, достань бумагу, где жители! Найди семью Такэ! Посмотрим, всех ли назовёшь?..

И он опять весь затрясся от предвкушаемого наслаждения.

На этот раз никакие отговорки не помогли. Скрепя сердце я достал из портфеля злополучные списки и принялся вычитывать ряд неудобопроизносимых имён, которыми лучше не отягощать этих страниц. Чукчи слушали с молчаливым удивлением, которое каждую минуту возрастало. Етынькэу поочередно смотрел то на мои губы, то на бумагу.

— Где ты их видишь? — спросил он наконец.

— Разве это похоже на людей? Где нос, где глаза, где ноги?

— Ого! — говорил Амрилькут. — Разве один Такэ? Эта тетрадь знает всех жителей. Хороший пастух! Забрал всё стадо к себе и стережёт, не отпуская.

И он указывал на мои списки с таким уверенным видом, как будто ему была в точности известна каждая подробность их содержания. Он уже готовился раскрыть рот, чтобы потребовать перечисления имён другой семьи, но одна из голов, торчавших из-под входной полы, неожиданно помешала ему.

— Мы тебя не знаем и никогда не видели! — сурово заговорила голова, обращаясь ко мне. — Где мог ты увидеть наши имена и имена наших детей?

— Во сне! — отшутился я. — А ты кто такой? — прибавил я с невольным любопытством.

Голова стала ещё мрачнее, и внезапно из-под меховой драпировки выползло массивное туловище и, раздвинув двух ближайших соседей, пододвинулось ко ине.

— Ты смеёшься надо мной! — заговорил мой вопрошатель. — Я — Авжольгин, сын Такэ. Ты только что назвал моё имя, а теперь говоришь так, будто не знаешь меня совсем!..

Действительно, я встретил старого Такэ несколько дней тому назад на соседнем стойбище и из его уст записал имена его домочадцев, но я не имел никакого понятия о том, что прямо предо мной торчит голова его сына.