На росстанях

Прошел час-другой в веселой беседе. Лобанович окончательно договорился с хозяйкой, что будет через день приходить сюда и заниматься с Лидой, чтобы девушка могла поступить в какое-нибудь учебное заведение, где готовят учительниц, причем заниматься он будет бесплатно. Антипик слушал все это и, толкуя по-своему, мотал на ус. Теперь он остерегался пить с хозяйкой чарка в чарку. Зато не остерегался Лобанович. Он уже чувствовал, что в голове у него пошумливает. Как назло, Антонина Михайловна сделала ему замечание, что он не допивает чарок. Хозяйку поддержал Антипик, и они вдвоем насели на Лобановича.

— Вы, друзья, просто придираетесь ко мне либо смеетесь надо мной, что я слишком старательно осушаю чарку, — защищался Лобанович. — Ну, скажи ты, Лидочка, правду я говорю или нет?

Лида засмеялась, ничего не ответила и только качнула головой, что можно было истолковать и так и этак.

— Ну вот, и Лида говорит, что не допиваете, — смеясь, истолковала по-своему Антонина Михайловна неопределенный жест дочери.

— А если так, дайте мне стакан!

Антонина Михайловна не поскупилась и подала стакан.

— Прошу налить.

Антипик с удивлением смотрел, как Лобанович взял полный стакан и не отрываясь выпил до дна.

— Наливайте другой, — сказал он, — я покажу, как я не допиваю чарок!

Антонина Михайловна попыталась остановить его, но Лобанович с упрямством пьяного сам налил второй стакан и залпом осушил его.

И с этого момента для Лобановича наступила темная ночь, произошел полный провал памяти. Проснулся он в полночь на пахучих стружках. Голова была ясная, чувствовал он себя хорошо, как никогда. Все, что было до двух стаканов водки, он помнил отчетливо, а вот как очутился в клети на стружках — это было загадкой. Лобанович лежал и размышлял. На другой половине хаты стоял шум и топот. Слышались звуки бубна и пиликанье скрипки. Видимо, гость и хозяева перешли из садика в хату и там наладили вечеринку. Лобановичу стало досадно и стыдно за свой поступок. И не век же ему лежать на стружках… К счастью, в клеть вошла Антонина Михайловна со свечкой в руках. Лобанович обрадовался и пошутил:

— Антонина Михайловна, я совсем очухался и помирать не собираюсь. Свечки мне не нужно.

— Ну и хорошо, а то я беспокоилась.

Учитель попросил передать Антипику и подводчику, чтобы они собирались домой.

Через полчаса Лобанович сидел в колымажке и поддерживал Антипика, чтобы он не вывалился. Когда проезжали возле поместья, где жила Анна Карловна, Антипик вдруг забушевал, порываясь слезть с телеги. Лобанович не пускал его, а Антипик кричал во все горло:

— Пусти меня к Ганне!

Дядька Купрей погнал коня. Когда отъехали от имения, Антипик успокоился, а проспавшись, пришел к Лобановичу и поблагодарил за то, что он не пустил его к Анне Карловне.

— Ну, Иване, квиты, оба мы биты, — ответил Лобанович.

XVII

История с двумя стаканами водки не выходила у Лобановича из головы, как заноза, не давала ему покоя. Зачем он сделал так? Что он этим доказал? И чем он лучше пьяницы Хрипача и писаря Василькевича? Он стал прямо-таки противен самому себе. Но одного самобичевания ему было недостаточно, чувствовалась потребность поисповедоваться перед кем-нибудь, признаться в своем безволии и мальчишестве.

Во время его терзаний и покаянных раздумий в комнату к учителю вошла бабка Параска.

— Может, будете завтракать, паничок? — ласково спросила бабка. Она привыкла к новому учителю, полюбила его, как сына, и часто называла "монашком".

— Не стоит, бабка Параска, давать мне завтрак.

— Почему же это не стоит? — бабка с тревогой посмотрела на учителя.

— Никуда не годный я человек, бабка Параска, не знаю я моры: напился вчера в гостях, как Хрипач.

— На то ведь и в гости ходят, чтобы выпить и погулять. Какие же это гости, если человек не даст себе немного воли?.. И правда, монашек вы! — ласково заключила бабка Параска.

— Ты, бабка, не знаешь, как я пил.

Лобанович рассказал, ничего не утаивая, как выпил он один за другим два стакана горелки и что с ним было потом. Бабка Параска слушала учителя внимательно. Локоть одной руки она поставила на ладонь другой, подперла голову и сидела неподвижно. Лобановичу казалось, что бабка опечалилась. Но когда он окончил свою исповедь, бабка Параска весело проговорила:

— Ну, и что же? Очнулись, проспались, голова свежая, ну, и слава богу! Вот если часто так делать, то это плохо, и так делать не нужно. — Голос бабки зазвучал укоризненно и строго.

— Славный ты человек, бабка Параска! — проговорил учитель. — Сердце твое доброе и разум твой разумный! — скаламбурил он.

Бабка Параска хитро покачала головой.

— Вот сидит-сидит мой монашек, да что-нибудь и выдумает: "разум разумный"!

Мгновение помолчав, она другим тоном добавила:

— А может, оно и правда: ведь говорят же "глупый разум".

— Ну, разве же не моя правда? Да ты, бабка, философ!

Бабка Параска засмеялась.

— Боже мой, чего он не придумает! И не слыхала никогда слова такого — пилосоп! Оно больше подходит к Пилипу.