На росстанях

— А по-моему, у вас, Никодим Полуэктович, голова светлее, чем у Горемыкина, — отозвался Лобанович.

Хрипач обеими руками пожал ему руку.

— Что вы, что вы! Я — бледная тень его. Разве можно равнять меня с таким высокопоставленным человеком!

Учителя пошли дальше. Хрипач направился в сторону волостного правления. Шел и вполголоса напевал:

Эх ты, Русь, ты Русь святая!

— Вот такая погань, такие паразиты — опора царского трона, — говорил Лобанович. — А нюх у него есть: думу разгонят.

— Тебя это не должно особенно задевать, — заметил Турсевич, — ведь ты ей никакого значения не придаешь.

— Дело не в думе, а в том, что царские палачи берут верх. Но я припоминаю одно стихотворение, которое очень люблю:

Как, февраль, ни злися,
Как ты, март, ни хмурься,
Будь хоть снег, хоть дождик, —
Все весною пахнет!

Разговаривая на темы дня, они подошли к той точке на пригорке, откуда видел учитель замок. Лобанович остановился:

— Стой!

То ли он остановился не на том месте, то ли прозрачность воздуха теперь была иной, или, может, волнение самого Лобановича явилось тому причиной, но только на этот раз отдельные части "замка" не сливались в одно целое и не давали желанного эффекта. Обескураженный, Лобанович оглянулся по сторонам, сделал шага два вперед, потом попятился назад, не сводя глаз с того места, где прежде выступал "замок".

— Что с тобой? — спросил Турсевич. — Не надумал ли ты кадриль танцевать?

Лобанович, казалось, не слыхал вопроса друга и все топтался по траве, то подвигаясь вперед, то отступая назад.

— Во-во! С этого места! — обрадованно вскрикнул Лобанович. — Иди-ка посмотри! — Он хорошо видел контуры "замка", башни и купол на одной из них.

Турсевич подошел и начал всматриваться в то место, куда показывал друг.

— Ничего не вижу, — проговорил он.

— Да ты присмотрись: вон там, там! Видишь, башни!

— Шутник ты, — засмеялся Турсевич, — Ну, вижу. Стоят деревья на разном расстоянии друг от друга, пригорочки между ними… Или глаза твои подкачали, или чересчур развито воображение.

— Значит, способность восприятия у нас разная, — разочарованно сказал Лобанович. — А я хотел сказать тебе: "Вот он, иллюзорный замок! Не является ли такой же иллюзией и Государственная дума?" Не вышло, эффект не получился. Прошу прощения… И как это ты не видишь того, что так ясно стоит в моих глазах?

XXIII

Турсевич долго не выпускал руки Лобановича.

— Смотри, Андрейка, не задерживайся там. А то, знаешь, одному в чужой школе… как тебе сказать… не по себе.

Говоря так, он внимательно всматривался в лицо, в глаза Лобановича, словно желая прочитать мысли и настроения приятеля. Турсевич догадывался, что учительская молодежь, увлеченная революционным потоком, собирается тайно для какого-то недозволенного дела. Прямо говорить об этом он не решался: боялся, как бы приятель не подумал о нем как о реакционере, человеке, который не сочувствует революции. Лобанович, соблюдая конспирацию, даже Турсевичу не говорил, для чего едет в Микутичи, — ему просто хочется узнать, как живут родные, мать, братья и сестры, и повидаться с друзьями.

— Ты на меня смотришь так, словно я спрятал под пиджаком топор и отправляюсь на разбой либо собираюсь ехать в Америку.

— Разве можно тебе верить? — шутливо ответил Турсевич. — Мало ли какие мысли могли овладеть тобой в полесской глухомани!

Он еще раз крепко пожал руку Лобановичу и серьезно сказал:

— Ты все же будь осторожен, Андрейка! Я тебя люблю… ну, и уважаю… Долго не засиживайся, мне одному без тебя скучно.

Бабка Параска, притаившись за дверью, прислушивалась к разговору гостя с хозяином. Услыхав, что Лобанович выходит из комнаты, она юркнула в свою каморку и оттуда сквозь приоткрытую дверь смотрела в коридор, на своего "монашка". Лобанович зашел к ней.

— Ну, бабка, иду на станцию. Поеду не более чем на два-три дня. А ты здесь одна ухаживай за гостем. Всего доброго, бабка Параска!

Он подал ей руку. Бабка так расчувствовалась, что слезы покатились по ее сухим, морщинистым щекам.

— Ну, дай же вам боже счастливого пути и вернуться здоровым!

Она вышла на крыльцо и с материнской печалью смотрела на Лобановича, пока он не повернул направо и не исчез за строениями, где дорога спускалась в ложбину.

Бабка пошла в свою каморку, чтобы еще раз увидеть "монашка", когда он появится на другой стороне ложбины. Из окошка бабки хорошо видны пригорок и панская усадьба, мимо которой проходила дорога. Фигура Лобановича выплыла из ложбинки и показалась на пригорке. Путник на мгновение остановился и оглянулся. Это очень обрадовало бабку Параску. Она загадала: если оглянется, то с ним ничего плохого не случится в дороге и он счастливо вернется домой. Бабка с облегчением вздохнула, перекрестила учителя и пошла кухарничать в кухню, вспомнив про гостя.