На росстанях

Весь репертуар тогдашних революционных песен пропели учителя слаженным хором, проходя мимо лесничества и через шляхетский поселок, а потом и через лес. Тем временем дорога подошла к болотистой низине, через которую была проложена гать. По обеим сторонам болота густой стеной стоял лес. Если, бывало, тихой летней ночью остановишься возле гати и крикнешь, то эхо долго бежит краем болота, отражаясь от стены леса и, уже несколько измененное, снова возвращается сюда.

Сымон Чечик, Садович, Янка Тукала и все хлопцы из Микутич знали эту особенность лесного болота.

— Стойте, хлопцы! — остановился Тукала. — Покричим здесь, послушаем, что нам будет отвечать эхо!

Учителя остановились. Чечик, Садович и Тукала набрали в грудь воздуха и разом выкрикнули:

— У вас министры бы-ы-ыли?

Гулкое эхо побежало краем болота, повернуло назад, и все услышали:

— Би-и-или!

— Хлеба вам дава-а-али?

— Дра-а-али!

Несколько минут забавлялись учителя, слушая перекличку своих друзей с болотом и лесом.

Поздно ночью они пришли в школу Садовича.

XXV

Несмотря на позднее время, в квартире Садовича горела лампа. Здесь ватагу учителей поджидали близкий приятель Лобановича Микола Райский и мало известный ему Иван Тадорик — он окончил другую семинарию. Райский остался за хозяина, чтобы приготовить ужин. Это был высокий, подвижной юноша, такой же тонкий, как и Садович, но по характеру добрый, сердечный парень. Он горячо обнял Лобановича и поцеловался с ним. Тадорик ходил по комнате босиком — так вольней ногам, говорил он, — и почти не обращал внимания на шумную учительскую ораву, заполнившую всю квартиру Садовича. Изредка перебрасываясь с кем-либо заковыристыми репликами, он снял со стены скрипку, присел на жесткую кушетку с ободранной обивкой и наигрывал какие-то мелодии.

Манера держать скрипку и смычок и сама игра свидетельствовали, что Иван Тадорик умелый скрипач. Лобанович с удовольствием слушал музыку, всматривался в лицо скрипача, немного угрюмое и слегка изрытое оспой, с насупленными бровями, с плотно сжатыми губами. Широкий лоб и лицо с довольно острым подбородком изобличали в Иване Тадорике, как казалось Лобановичу, человека с выдающимися способностями. Черты лица скрипача напоминала Лобановичу что-то знакомое. Где-то он видел такое лицо, но где? Наконец вспомнил: Иван Тадорик имел что-то общее с немецкий философом-пессимистом Шопенгауэром, только тот был старик, а Тадорик — ровесник Лобановича.

В школе, на квартире Садовича, обосновались Райский, Янка Тукала и Иван Тадорик. Школа Тукалы находилась верстах в пятнадцати от Микутич, а родителя его жили не так далеко — за Неманом, в трех верстах отсюда. Но уж такова натура у Янки: полноценным человеком он ощущал себя только тогда, когда находился в кругу своих друзей, когда чувствовал рядом их плечо, на которое можно опереться, когда видел их руку, за которую можно ваяться и идти вперед, не сбиваясь с дороги.

Был уже поздний час. Садович, как хозяин школы я как человек, принявший на себя руководство съездом, хотя в лидеры его никто не выбирал, выступил с речью. При этом он принял соответствующую позу, выпятил немного грудь и придал лицу серьезное выражение.

— Товарищи! — начал он басом. — Мы сошлись и съехались для важного дела. Все честные, передовые люди России выступают на организованную борьбу со злом и несправедливостью…

— А называются они царским самодержавием, — подсказал Иван Тадорик и сбил оратора с толку.

— Не лезь в пекло поперед батьки! — шутливо и в то же время довольно строго заметил Садович. — Что надо сказать, я сам скажу. Не забывай, Иван, не для комедии собрались мы здесь.

— Я и не говорю, что для комедии, — не унимался Тадорик.

Садович не обратил внимания на его вторую реплику.

— Не надо, хлопцы, забывать и в том, что мы должны быть очень и очень осторожными. И это не есть трусость или страх перед полицейскими шнурами, этого требуют интересы дела. На всякий случай я поставил стражу. Товарищи, дело наше очень почетное и очень важное. Подробно о нем мы сегодня говорить не будем: мы обсудим и решим его завтра, в не в стенах школы, где может и шашелъ подслушать нас, а в открытом поле. Завтра в двенадцать часов все мы соберемся на Пристаньке, неподалеку от Лядин. Сходиться туда нужно небольшими группами, чтобы не бросаться людям в глаза, не вызывать подозрений.

— Правду говоришь, Бас! — поддержал Садовича Владик Сальвесев. Владик страдал недостатком в произношении буквы "р", а потому слово "правда" у него звучало как "прлавда".

— Значит, так, хлопцы, завтра! — продолжал Садович. — А сейчас расходитесь по каморкам да по сеновалам. Не запрещается и с девчатами погулять.

Сказав так, Садович взглянул на Деда Хруща. Тот только усмехнулся и хитро подмигнул Садовичу: знаем, мол, какой ты сам монах!

— В школе останутся бесприютные горемыки: Андрей, Микола Райский, Иван и Янка — по существу одно и то же, что Янка, что Иван, — заметил с некоторой претензией на юмор Алесь Садович.

— Боже, какую премудрость сказал ты, Алесь! — не удержался Тадорик.

Садович посмотрел на Тадорика, покачал головой и сказал: